- Умерла, - кратко ответил мужчинами, поняв, что без ответа этот вопрос не оставят.
Лев откинулся на спинку кресла, отчего оно, слегка, закачалось. Закрыв глаза, он сжал кулаки, и не сильно ударил по подлокотникам. Но этого было достаточно, чтобы старое дерево издало пронзительный треск и зазмеилось трещинами. И это слегка отрезвило обоих.
- Возвращение блудного сына, - на губах мужчины появилась усмешка, - Что же привело тебя обратно, сынок?
- Не называй меня так, - открыв глаза, прохрипел Лев, - Никогда.
- Я не рассчитывал когда-либо еще увидеть тебя, - не обращая внимания, продолжал мужчина, - Думал, сумасшедшая старуха вобьет в твою пустую башку, что тебе здесь не рады.
Глаза парня сощурились, не предвещая ничего хорошего.
- Зачем вернулся, волчье отродье?
Лев вскочил и в несколько широких шагов пересек пространство, отделявшее его от отца, двигаясь слишком быстро для обычного человека. Упершись ладонями в стол по обе стороны, он навис над стариком. Глаза молодого человека расширились, зрачки стали огромными, почти поглотив радужку.
- Ты боишься меня, - утвердительно, прошептал Лев.
- И что? Теперь ты убьешь меня? - зло бросил мужчина, и лицо его скривилось.
Лев усмехнулся; встав в полный рост, склонив голову на бок, он посмотрел на отца долгим задумчивым взглядом, заставив того нервно облизать губы и беспокойно поелозить на скамье.
- Возможно, не сегодня, - бросил Лев и направился к входной двери.
Более не оглядываясь, он вышел из дома; аккуратно притворив за собой дверь, он пошел прочь.
V
Зрение зверя в облике человека почти такое же острое и полное, как и в звериной шкуре. Это же касалось чутья, слуха. Когда приближалось первое полнолуние, его кровавая луна он уже чувствовал усиление всех чувств, но то, что получил после, было несравнимо. Четче, острее, лучше, зримее.
Лев стоял в тени высокого раскидистого дерева, голые ветви которого навевали тоску и воспоминания о лете. Он провел головой по кругу, шея захрустела, когда пришли в движение позвонки. Ноздри трепетали, раздуваясь, втягивая воздух, давая информацию. Он, не отрываясь, смотрел на дом, в окнах которого горел свет. Он слышал звуки: треск поленьев в печи, шарканье ног по доскам пола, удары спиц для вязания друг о друга, плеск воды, редкие слова. В ее доме кто-то жил, но он так и не решился пойти и выяснить, кто это. Он просто стоял и смотрел. Не было надежды, лишь странный, почти болезненный интерес. Поджав губы и склонив голову, он несколько секунд простоял в тишине. Лишь отдаленный шум возвестил об его уходе.
Лев бродил по деревне, зашел он и на сопку, но там все заросло, а дерево, которое было его мишенью, исчезло. Ничего не напоминало о нем. Лев усмехнулся, но в глазах мелькнула печаль. Ему показалось, что сама природа попыталась уничтожить следы его пребывания тут. Все против него, восстало против его сущности. Но он так устал быть один, устал от того, кем стал. То, что он с радостью и вожделением делал в шкуре зверя, никогда не доставляло удовольствия человеку. Он часто плакал, пробуждаясь и видя следы своих когтей на людях: он без разбору убивал красивых женщин и девушек, маленьких детей и согбенных седых стариков. Ему было все равно, что перед ним чей-то отец, сын, брат, муж, дед. Он не щадил никого и ни о чем не думал, не вспоминал; все это выпадало на долю человека. В нем жило две сущности: безжалостный убийца и полный скорби и боли человек. Первое время он хоронил своих жертв, потом сжигал дома, но в последнее время, поняв, что смысла в этом нет, и так он не добьется расположения у собственной совести, оставлял все так, как это делал зверь. Первое время он проклинал его, ненавидел, впоследствии привык, научился жить с этим, и даже прощать его. За столько лет он научился сопротивляться поглощающему раскаянию и вине, он начал привыкать. Единственное, что никогда не давало ему покоя - это Зов. Ему хотелось верить, что хоть кто-либо из родных жаждал его возвращения, желал его увидеть. Но это был бы самообман. Мать с отцом похоронили его, а бабка желала, чтобы он был как можно дальше. Он верил, что она искренне желала ему добра, но понимал, что нельзя желать добра убийце.
Петухи еще спали, когда он вышел к дому той, кому действительно верил, той, что почти спасла его в детстве. Дом казался нежилым, настолько он зарос травой и пестрел щелями. Лев подошел к двери, но не решился постучать, внезапно испугавшись, что на стук никто не ответит. Сорвав семейство грибов с пенька, на котором любил сидеть раньше, когда Сэда развешивала на просушку белье, он устроился на нем. Подперев подбородок ладонями, упертыми в колени, он, не мигая, уставился на дом. В нем чувствовалось недавнее присутствие человека, но было то настолько слабо, что он не знал его истинного происхождения.