В таком напряженном ожидании прошел весь октябрь. Аннунсиата не получила ни слова ни от Мартина, ни от Эдмунда. Она не имела ни малейшего представления о том, дошло ли до них ее последнее послание, не знала, где Карелли и Морис, и надеялась, что, если они и не едут домой, то, по крайней мере, находятся в безопасности при каком-нибудь дворе или университете. Она все время думала о том, что сталось с Арабеллой, и искренне желала, чтобы ее воинственная дочь была сейчас с ней, потому что, несмотря ни на что, Арабелла, без сомнения, сражалась бы за свой собственный дом как тигр и была бы неоценимым помощником в это беспокойное время.
К концу октября пришло известие, что принц Вильгельм отправился в плавание с тринадцатью тысячами солдат, находившихся на борту двух сотен кораблей. Кроме того, в его распоряжении были пятьдесят хорошо оснащенных военных судов. На второй день пути им из-за сильного шторма пришлось повернуть назад и вернуться на свой берег. Однако передышка была недолгой. Первого ноября Вильгельм снова отправился в путь, явно направляясь на Йоркшир. Но на следующий день ветер опять переменился – на сей раз он дул на восток, прижимая флот лорда Дартмута к берегу, а датский флот, поменяв курс, проплыл вдоль канала на виду у беспомощных английских кораблей, миновал белые утесы Дувра, где за ним в молчании наблюдало множество зрителей, и пятого ноября пристал к берегу на западе, в Бриксхеме. Солдаты высадились на берег, не встретив никакого сопротивления, выстроились стройными рядами и выступили на Эксетер. Девятого ноября принц Вильгельм вступил в этот город как король, верхом на белом коне. Он предусмотрительно поставил в авангард английские войска, состоявшие у него на службе в Голландии, под командованием графа Маклесфильда, который в свое время сражался за Чарльза-Мученика, и если его и не встречали «хлебом-солью», то, по крайней мере, и не оказывали сопротивления.
– О чем думает король? – с негодованием кричала Аннунсиата. – Почему ничего не предпринимает? В стране принц Вильгельм Датский, огромная иностранная армия заполонила всю Англию, а он ничего не делает!
– Принц Вильгельм тоже ничего не делает, – возразила Хлорис, надеясь, что хозяйка немного успокоится.
Все население Морлэнда очень нервничало, поскольку ходили слухи о возможном восстании и никто не знал, что случится завтра. Морлэнд был похож на выброшенный на берег корабль, завязший в грязи, и все в доме, начиная с детей и кончая слугами, двигались тихо и осторожно, будто боялись привлечь к себе внимание.
– Я думаю, что он надеется выиграть войну без единого сражения. Ничего хорошего для него не будет, если он прольет кровь англичан, чтобы заполучить трон отца, – задумчиво произнесла Аннунсиата. – Тем более что король должен продемонстрировать свою силу. Чем дольше он ждет, тем больше народа переходит на сторону врага.
Постепенно Морлэнд принял вид боевой крепости, готовой к защите от нападения. Было очень трудно закупать провизию, не привлекая внимания. Аннунсиата посылала самых проверенных слуг на рынки, расположенные в отдалении от Йорка, чтобы они могли купить продукты там, где их никто не знал. Отец Клауд оказывал ей большую помощь, он постепенно научил всех юношей пользоваться оружием, а неизменно ровное расположение духа и уверенность сплачивали вокруг него людей, хотя некоторые не могли простить ему то, что он был иезуитом. Поговаривали, что иезуиты для поддержания молодости пьют кровь младенцев, и Аннунсиата не была уверена, что присутствие отца Клауда не влияет на лояльность некоторых обитателей Морлэнда. Восемнадцатого ноября стало известно, что лорд Деламер, который должен был поднять Чешир во время восстания Монмаута, сделал это для принца Вильгельма, а король наконец выступил из Лондона, чтобы присоединиться к своей армии в Селисбери. От этой новости волна страха прокатилась по спине Аннунсиаты: тяжелые времена стояли на пороге. Она спокойно командовала всеми слугами в доме, приказала закрыть ворота, и решетка, которую ни разу не опускали со времен гражданской войны, с грохотом упала вниз. Отец Клауд провел специальную службу с мольбой к Господу о помощи в защите дома, на которую собрались все его обитатели, заполнив часовню до отказа. Мягко горели свечи, шепот поднимался под своды, и поднятые в мольбе руки множества людей напомнили мирный Морлэнд былых времен. Четырехлетний Джеймс-Маттиас, наследник Морлэнда, широко раскрытыми глазами смотрел со своего безопасного убежища на коленях Доркас, как шестилетний Артур, виконт Баллинкри, сосредоточенно нахмурившись, впервые в жизни помогает священнику у алтаря вместе с Валентином, вторым сыном Клемента. Девушки из детской держали на руках малышей: Клевер, Джона и Альену – и подносили их одного за другим к благословению, как и слуги, у которых были маленькие дети. Аннунсиата с напряженным лицом и отсутствующим взглядом сидела на месте хозяина Морлэнда – на передней скамье. И только она одна, когда настало время, не подошла к священнику за причастием.
Позже, когда служба кончилась, часовня опустела, а Артур с Валентином загасили свечи и вышли, Аннунсиата вернулась; по пятам за ней шел Фэнд, клацая когтями по каменному полу. Она подошла к статуе Пресвятой Девы и долго молча глядела на нее. Позолоченное лицо, слегка истертое временем, смотрело прямо на Аннунсиату. На лицах обеих женщин было написано страдание. Затем живая женщина преклонила колени перед алтарем и нащупала кнопку, открывающую секретную дверь. Звук, раздавшийся за спиной, заставил ее быстро подняться на ноги, но Фэнд, виляя хвостом, побежал вперед и уткнулся носом в руки отца Клауда.
– Я расставлял людей по местам, – сказал он, сделав вид, что не заметил манипуляций Аннунсиаты. – Они хорошие ребята и еще покажут себя.
– Я уверена в этом, – сказала Аннунсиата. – Но что они могут сделать, если все их вооружение – палки и дубинки против ружей и мушкетов? Я молю Бога, чтобы у нас было больше ружей.
– Бог поможет нам, – ответил молодой священник.
Аннунсиата озабоченно посмотрела на него.
– Против пушек? Если они выставят пушку, нам настанет конец.
– Мы еще не знаем, есть ли у них пушки. Будем уповать на Всевышнего, чтобы их не оказалось, – он с нежностью посмотрел на Аннунсиату, заметив глубокие морщины, появившиеся на ее лице за последние месяцы. – Миледи, – сказал он, – я знаю, что вы не разделяете римской веры, но почему, когда все слуги подошли ко мне, вы отказались от утешения, которое я могу предложить? Почему вы не приняли святого причастия? Ведь вы же очень хотели этого.
Аннунсиата посмотрела в сторону, потом устремила взгляд на его лицо. Священник видел, что силы ее на исходе, а глаза блестят непролитыми слезами.
– Я не могу, – печально сказала она. – Я не могу признаться.
– Позвольте мне простить вас, – сказал Клауд, приближаясь к ней. – Доверьтесь мне. Вы не в состоянии вынести эту ужасную тяжесть в одиночку. Доверьтесь! Разве не говорит Господь: «Приди ко мне!»…
– Пожалуйста, – жалобно сказала она, прерывая его. – Не просите. Я не могу... принять этого.
– Но я знаю, что вы нуждаетесь в этом! Почему вы не хотите сказать мне, что вам мешает? В мире нет ничего настолько ужасного, чего Господь не мог бы понять и простить, если вы искренне, от всей души, раскаиваетесь в содеянном.
– В этом все и дело, отец Клауд, – устало произнесла она. – Я не могу признаться потому, что не раскаиваюсь. То, что я делала, я буду делать снова, охотно, с радостью, со всем сердцем и ликованием в нем. И, хотя церковь проклянет меня и навсегда отвернется от меня, я все равно не могу сказать, что жалею о содеянном.