После страшной лестницы Маша очутилась в длинном переходе, который заканчивался огромным светлым залом с высоченными потолками. Совершенно неожиданно для Маши, прямо в зал пришёл поезд, и все семейство Ёжиковых быстро в него село.
Это был какой-то странный поезд, подземный, и Маше это не понравилось. Ей хотелось опять видеть поля, деревья и дома, но вместо этого поезд шёл по длинным тёмным коридорам, время от времени останавливаясь в таких же гигантских залах, каким был самый первый. Они были все разными, одни были очень красивыми, другие не очень.
Дорога до нового дома Ёжиковых показалась Маше бесконечной. Надо было два раза «пересаживаться» на другой подземный поезд и потом еще минут двадцать ехать на автобусе.
Первую неделю Маша н выходила из дома. Во-первых, было ужасно холодно, а во-вторых, Машу очень увлёк процесс распаковывания багажа, которым занималась Лёшина мама, Оля. Маша и не подозревала, что у людей бывает столько вещей!
– Неужели им все это нужно? – спрашивала она себя в недоумении.
Маша переселилась на Олину голову ещё в метро и решила что пока лучшего «дома» ей не найти.
В школу, куда ходил почти каждый день Лёша, её не тянуло.
– Что я там не видела? – думала Маша.
Но настоящей причиной был её страх, о котором она боялась себе признаться, страх, что школа напомнит ей об оставленной в Чесаловке матери.
Можно было конечно опять перебраться к Константину Сергеевичу, но он работал очень далеко от дома, и Маше становилось не по себе от одной только мысли о долгой дороге, о «пересадках» и жутких подземных двигающихся лестницах.
У Лёши была ещё годовалая сестрёнка Настенька, но Настенька была совсем «не вариант» с её почти белыми и тоненькими как пух одуванчика волосёнками.
Так что Маше ничего не оставалось, как жить на голове Оли и ждать пока её выведут в свет.
Маша терпеливо ждала когда же, наконец Оля наденет одно из своих роскошных вечерних платьев и пойдёт в Большой театр, или в Третьяковскую Галерею, или в Пушкинский музей, или ещё куда-нибудь.
Но шли дни и недели, а Оля все не вылезала из своих джинсов и не выходила никуда дальше детской площадки во дворе и магазина, который находился в пяти минутах ходьбы от дома.
Через два месяца такой жизни, Маша впала в отчаяние. Она стала всё чаще вспоминать о маме и жалеть о своем переезде в столицу. Она даже стала подумывать о возвращении в школу.
– Какая разница, где тосковать по маме, зато хоть научусь чему-нибудь! А то так ведь и английский можно забыть! – размышляла Маша.
И вот когда она уже окончательно решила перебираться к Лёше, он вдруг взял и заболел ангиной. Он лежал в кровати с высоченной температурой, и Маша даже боялась к нему приближаться. Чтобы не заразиться, Маша пряталась в шерсти большой плюшевой собаки, которая всегда сидела в кресле, закрывая собой некрасивое коричневое пятно неизвестного происхождения.
Жить на собаке было скучно и голодно, но мысль о том, что в случае её болезни за ней некому будет ухаживать, предавала ей сил. Еще помогало терпеть голод желание похудеть, – за время жизни в Москве Маша стала чаще обычного сосать кровь, что привело к ожирению.
– Сброшу лишние пару грамм к лету, – мечтала Маша. Мечтала она так недолго: дня три. На четвёртый день внутренний голос, который почему-то был точной копией голоса её мамы, вдруг спросил её:
– Ну и кому ты будешь нужна такая вся стройная? Кому ты вообще нужна?
– Себе! Себе я нужна! – заорала Маша так громко, что Оля, которая как раз проходила мимо чуть ли не уронила градусник.
– Опять пошла с больным контактировать! – подумала Маша с некоторым осуждением и даже завистью.
На какое-то мгновение ей страстно захотелось встретить свою «вторую половинку» и завести семью, но она вовремя себя одёрнула – она слишком хорошо знала, чем заканчивается семейная жизнь у вшей.
– Надо трезво смотреть на вещи, – говорила себе Маша, – у вшей может быть или короткая жизнь в семейном кругу или длинная жизнь в одиночестве. Маша выбрала второе, – она хотела жить долго.
Оставшиеся три дня до полного Лешиного выздоровления Маша провела на собаке, в состоянии, которое она сама описывала как «горестная тоска».
На исходе третьего дня в ее кресло, придавив собаке передние лапы, плюхнулся Константин Сергеич.
– В командировку посылают, – произнес он, устало вздохнув.
– Насколько? – спросила Оля недовольным тоном.
– На месяц.
– На месяц?! – зачем-то переспросила Оля. Было видно, что она вот-вот расплачется.