— Ну, кто-о-о-! — закричала Фроська, — Непонятливые вы! Кня-я-я-язь наш, Сан Данилов-и-ич!
— Врёшь! — Степан стукнул кулаком по деревянной лавке. Анна вздрогнула и вышла из задумчивости, — Врёшь, змея! Да как у тебя язык повернулся?
Он оглядел серьёзные лица женщин и понял — если и не верят они словам глупой девчонки до конца, то готовы выслушать её доводы.
— Да быть не может такого, — рассмеялся бывший денщик сухим смехом, — чтобы князь, да эта… чернавка? Да при такой власти, коль уж на то пошло, Александр Данилович завсегда себе найдёт… кого получше. Я уж не говорю, что княгиня наша, Дарья Михайловна — наипервейшая в мире красавица…
Глафира внимательно рассматривала Фроську, как будто взвешивая её шансы на амурной ярмарке, и после тягостных раздумий выдала свой вердикт:
— Оно, конечно, девка у нас не то, чтобы удалая, а всё же… Кто его знает, чего у господ внутри играет…
Перпетуя пожевала губами и тоже оглядела распутницу взглядом, в котором неожиданно мелькнула природная бабья хитрость и какое-то давно позабытое, казалось, ведовство в смутных и путаных любовных перипетиях.
— Ну, кто как — а я девке верю. Молчи! — обернулась она гневно к Степану, — Вы, мужики, знамо дело, друг за дружку горой. А я вот такое знаю, что вам, голубчики, и неведомо. Ефросинья, гришь, не удалая? А вот барышня, Варвара Михайловна, тоже не красавица, не в пример старшей сестрице своей. Так ить и ты, Стёпка, врать не станешь — была она полюбовницей самого ампиратора, да и князюшка наш отметился, ещё до женитьбы, стало быть, на Дарье Михайловне…
— Сплетни всё это, наветы злых людей, — упрямился Крайнов, но и сам не слишком усердствовал, да и народ ему не шибко поверил.
Приживалка отмахнулась от него, как от мухи, мол, не до того теперь.
— Я вот думаю: князь это к Ефросинье приходил, в самом деле, али все же оборотень под личиной княжеской? Что скажешь, девка?
Фроська молчала, усиленно суропя белесые бровки.
— Князь это был, — наконец уверенно произнесла она, перекрестившись, — не может чёрт так… — Внезапно она повернулась к Степану и зло выкрикнула:
— А чё, я хуже других, что ль? Вам-то оно, конечно, не желательно! Не про ваши интерес оно!
— И чего же такого он делал, мадемуазель? — открыл рот повар Гийом, всерьёз заинтересовавшись любовными похождениями под кровлей блестящего дворца.
— Ну, чё? Ласково так гладил меня по телу, целовал груди, — девица прикоснулась к своим действительно упругим персям, — шептал, что давно такого удовольствия не получал ни с кем… — маленькие глазки её заблестели похотливыми огоньками.
— Замолчи, глупая, — прикрикнула на неё Перпетуя, — тебе замаливать грехи свои долго придётся. Ты, вот что, запри сегодня дверь в каморку свою да поленом придави, сундук придвинь. Если это человек — не сможет к тебе пробраться. Ну, а найдёт тебя в ночи — точно демон это.
Довольная, тем, как повернулись события, блаженная погнала Фроську для сурового очищения и покаяния. Кастелянша ушла к себе, не сказав ни слова, а расстроенный солдат не пожелал вступать в беседы с легкомысленным французом, хотя тот и выказывал бурное желание обсудить пикантную историю кухонной девушки.
Степан думал о том, что неладно как-то стало в великолепном дворце — самом роскошном здании в новой столице. Будто стальное кольцо сжималось над каменным великолепием, над огромными окнами, равнодушно поблёскивающими в сторону холодной, но всегда прекрасной Невы.
Прислуга Светлейшего князя Меншикова посещала часовню, построенную внутри владений, примыкавших ко дворцу, но на Великие и Престольные праздники отправлялись в храмы новой столицы — это было большим событием в довольно размеренной жизни всех, на кого простиралось покровительство Александра Даниловича. А ещё в большей степени размеренную жизнь старательно, как кружевное полотно, выплетала княгиня, почувствовав прочное положение и желая для трёх детушек своих долгожданных создать блестящее, но спокойное будущее.
Гуляния на Масленицу тоже относились к доступным для челяди удовольствиям и веселиться дозволено было всем, чтобы народ честной видел — живут у князя Меншикова люди получше, чем иные горожане и торговый люд.
На развесёлой неделе в великолепные сады на дворцовой земле могли зайти все желающие и подивиться чудесам. Оно конечно, летом стоило полюбоваться цветами и кустарниками, за которыми ухаживали европейские садовники, но и в стужу немалую поражались столичные жители прежде всего чуду невиданному — иноземным каменным изваяниям, да ещё сплошь срамным. Мало того, что нагие, так и в позах разных искушающих, призывных. Плевались и ругались старики, многие осуждающе головами качали, а все же каждый день от гуляющих в садах тесно было — чисто главный проспект. И ведь гуляли-то не по старинке — со скоморохами да шутами — забавы иностранные весьма способствовали привлечению публики.