Ночью Степана мучили тяжкие сны — как часто в последнее время. Кружился хоровод ведьминский, красавицы с распущенными волосами хохотали и манили его в круг, он отбивался, но вдруг из хоровода вышла Анна — глаза её горят каким-то хищным огнём. Взяла его за руку и спрашивает так ласково:
— Что же такое, Степан Иванович, на свете белом творится? Наследник законный страдает, а злодеи торжествуют. Надобно нам спасти царевича из плена, помочь ему бежать. Не то нечистая сила захватит землю.
— А вы-то кто? — подивился во сне Крайнов, — Вы же ведьмы, нечистая сила и есть.
— Не верь тому, что видишь глазами, а верь тому, что сердце говорит, — тихо и как-то печально пропела кастелянша, — а не то жди беды… Жди беды.
Плохо спал Степан, не отпускали его кошмары, да и пробуждение было срашным.
Праздник праздником, а кормить-то всех надо, и кухарка свое дело исправно делала. Встала на Широкую Масленицу, как обычно — ещё до рассвета, столько ртов на ней! Фроська всегда приходила в это же время на чёрную кухню, потому как работы там ей невпроворот.
Глафира даже растерялась, когда девушка не появилась — не лежебока, такую бы терпеть не стали. Выглянула кухарка — в людской тихо, стража ещё не сменилась, в кухне даже свечи не зажжено.
— Вот я тебе, — расстроилась Глафира, они ведь всегда работу с Фроськой слажено делали, — барыня экая, что себе в башку взяла!
Рассерженная кухарка побрела к чуланчику девки со своей свечкой. Толкнулась в дверь — закрыто, чем-то изнутри придавлено. Ах, сами же совет давали — заслон на пути гостя ночного поставить.
— Фроська, вставай, лентяйка! Эй, Перпетуя, растолкай девчонку! — ни звука в ответ. Глафира заколотила по двери кулаками, которых и парни побаивались. Опять тишина. И только припав ухом к доске, услышала баба то ли стон тихий, то ли поскуливание щенячье.
— Люди! Люди! Сюда! — понёсся по гулким переходам дворца мощный крик кухарки. Сама она прижалась спиной к стене, дрожащей рукой придерживая слабую свечку.
Прибежали, кто в чём спал, босиком, даром, что пол ледяной корочкой покрыт. С улицы стражники ворвались, заслышав страшные крики. Они же, молодцы дюжие, дверь и открыли, отодвинув ларь. Первые, кто заглянул в чуланчик, чуть сами памяти не лишились, и долго потом ещё во сне вздрагивали, страшную картину вспоминая.
На соломе в одном углу лежала Фроська — задранный подол нижней рубахи бесстыдно открывал полные ноги, на которых темнела заживающая корка болячек. Руки раскинуты, а в открытых глазах — ужас, вокруг рта — засохшая слюна. И этого бы было достаточно, но ещё больше напугала княжескую челядь приживалка. Перпетуя сидела на небольшом тюфячке, принесенном ею накануне вечером сверху. Одна её рука сжимала нательный крест, другая — икону, которой она прикрывала голову. Время от времени приживалка издавала тот самый звук, который Глафира слышала из-за двери, и тряслась, как в лихорадке.
— По крайней мере, эта жива! — крикнул Степан Крайнов и велел перенести Перпетую в людскую.
Когда к ней подошли, она закричала — тонко, пронзительно, прижала к впалой груди икону и потеряла сознание. Рыдающая Глафира не знала, куда кидаться — к блаженной, у которой ещё была надежда, или к несчастной девчонке, которую можно было уже только оплакать.
— Что за напасть? Заклятие какое-то, что ли? — шептались слуги.
Весть о новом несчастье разнеслась в считанные минуты, и все были на ногах, в том числе, и Ван Келлер, который спустился в ночном колпаке и чудном наряде поверх рубахи. Он строго следил за тем, чтобы на второй этаж никто не сунулся. Господа так и не вернулись домой с гуляний, но там спали дети.
В людской Перпетую положили на лавку и всеми силами старались привести в чувство. Вокруг, как ни старался Степан, всё время кто-то сновал, причитал, а то и во весь голос обсуждал происшедшее. Стало понятно: басни о демонах не остановить, кликушам рты не заткнуть.
— Черти, снова черти! И Васятку уволокли, теперь вот Фроську! Несчастья на нашу голову! — рос и ширился хор голосов.
— Господин Ван Келлер, прошу вас послать за лекарем, — обратился Крайнов к мажордому, что случалось редко. Тот подумал и кивнул, согласившись, чего и вовсе ни разу не происходило. На причитающих баб прикрикнули, да толку было мало, только Анна молча хлопотала над блаженной, а помогала ей трясущаяся Катюша, то и дело бросавшая на отца испуганные взгляды. Его суровый вид придавал ей силы, хоть и боялась она, и дрожала, а все же перечить батюшке не посмела.
Через некоторое время удалось мажордому и Степану вытолкать из людской часть слуг, другие немного поутихли, стало спокойнее. Приживалка открыла глаза и пошевелилась.