— Так почему вы не спросили меня, где я ночью был? — бушевал француз, — Я могу представить доказательства своей невиновности.
— И где же вы пребывали, господин Гийом? — вежливо спросил Ван Келлер.
— В своих покоях, отведённых мне его сиятельством, — гордо выпрямившись, ответил повар.
Солдат и мажордом переглянулись и пожали плечами, категорически отказываясь принять «пребывание в покоях» доказательством невиновности. Француз помолчал и многозначительно добавил:
— Не один. У меня находилась… дама.
— Кто именно, сударь, ибо дама сия должна быть допрошена немедленно, — как ни в чём не бывало ответил голландец.
— Вы знаете, истинный кавалер не может трепать имя… женщины! — Гийом одёрнул камзол и нервно взбил жабо. — Вы должны поверить мне на слово.
— Увы, — покачал головой Ван Келлер, — не можем. Убийство — дело серьёзное. И ваши… забавы, сударь, могут иметь к нему отношение.
Повар замялся — его душа разрывалась между правилами политеса и инстинктом самосохранения.
— Хорошо, — сдался он в конце концов, — только… я бы хотел, чтобы мсье Крайнов покинул ваш кабинет.
— С чего бы вдруг? — обиделся Степан. — Ни за что не уйду — мало ли что вы тут наплетёте!
— Ваше право, но… — на всякий случай француз отодвинулся подальше от окна, поближе к двери. — Со мной сей ночью была мадемуазель Катрин.
— Кто? — не понял Крайнов. — Ты об чём, мил друг, толкуешь?
— Полагаю, — совершенно серьёзно заметил Ван Келлер, — что господин Гийом говорит о вашей дочьери, так?
— Это так, — опустил голову повар, — можете спросить её сами.
Степан молчал так долго, что голландец забеспокоился. Но когда бывший денщик поднялся со стула, лицо его было краснее свёклы.
— Ты лжёшь, собака! — прохрипел он, и если бы мажордом не позвонил в колокольчик, вызывая стражу, Гийому пришлось бы туго. — Этого не может быть, чтобы моя Катюша! С этим! — Крайнов рухнул обратно, сжав голову руками.
— А чем это я хуже иных? — удивился француз, и сомнений в его искренности не возникло — он действительно не понимал, из-за чего столько шума.
— Уведьите его, — приказал Ван Келлер, — а призовите ко мне Катерину Крайнову да проследите, чтобы госпожа Анна не вмешивалась, — строго добавил он.
— Не единому слову этой крысы не верю, — простонал Степан, — он нас в заблуждение вводит, дабы себя обелить.
— Думаю, сейчас всьё разъясниться, — показалось или нет, но в небольших глазках мажордома блеснуло сочувствие.
Катюша тихо вошла и прикрыла за собой дверь, присела в книксене и встала посреди кабинета, делая вид, что не замечает отца.
— Скажи-ка, девица, верно ли поведал нам повар Гийом, что ты… — Ван Келлер поёрзал на стуле и вдруг покраснел, не зная, как продолжить.
Катя ждала, изучая рисунок на изразцовой печи, как будто впервые увидела этакое чудо.
— Катерина, это что же делается? — не выдержал Степан. — Да как же так? Неужели этот… негодяй правду говорит?
— Не пойму, батюшка, о чём это вы? — тихо ответила дочка.
— Так ведь… Вот говорит, что ты с ним ночью в его комнатах была! — Крайнов с трудом заставил себя понизить голос, чтобы кто за дверью не услышал.
— Кто сказал, с того и спрашивайте! — вздёрнула голову девушка.
Степан беспомощно развёл руками и посмотрел на мажордома.
— Ты, девица, должна понимать: ежели были вы вместе и в том поклясться можете, то ни повар, ни ты ни в чём не виноваты… Кроме, конечно, беспутства и разврата. — обратился к Катюше голландец. — Но в убийстве Акима Зотова вас обвинить никто не вправе.
Катя отшатнулась и вскрикнула.
— Акима Фомича убили? Бог мой! Ночью?
— Здесь, в подвале. Зарезали ножом с кухни Гийома, вот этьим, — как будто говоря о повседневных делах, Ван Келлер показал на стол.
Раскрыв глаза от ужаса девушка смотрела на нож со следами крови и плакала.
— Я бы никогда Акима Фомича не убила! Он был так добр ко мне!
— Добр? — порычал её отец. — И с ним ты тоже! Распутница!
— Добр! Да он был добр и ко мне, и ко всем остальным! — зарыдала Катюша. — А вы, батюшка, вы ничего не хотите знать и видеть! Вам бы только в покое жить-поживать!
— Да ты что? — у Крайнова подкосились ноги. — Да я ли о тебе не заботился? Не баловал тебя? Подарками не задаривал? Как ты смеешь?
— Смею! — дочка повернулась к нему, щёки её полыхали огнём, она упёрлась обеими руками в поясницу. — Подарки — это хорошо! Но вы ни слова не сказали, когда меня Александр Данилович для потехи своей выбрали! Когда полюбовницей сделали, а после, натешившись, прочь отослали и за Харитона просватали! У меня никто не спрашивал! А вы, батюшка, и рады: приданое мне обещали знатное, понятно, что молчали!