Крайнов смотрел вслед кастелянше, пока от тусклого света свечи не защипало в глазах.
Васятка прикорнул на лавке в покое Степана — доселе иного места во дворце ему не нашли. Взамен этого он оказывал Крайнову разного рода мелкие услуги. Пока бывший денщик прочитал молитву, обстоятельно приготовил себе вещи на следующий день, мальчишка уже заснул.
Во сне Степан видел строгое лицо Анны, которая скорбно молчала, сжав полные губы, слышал где-то вдали смех князя — всё реже и реже смеялся так радостно и беззаботно Александр Данилович, как в молодости. Кружился Акимка со своим коробом, зазывая покупателей — беспокойно спал Крайнов, неладно.
И проснулся под утро, как часто бывало в последнее время, вместо того, чтобы отсыпаться за прошедшие годы. В комнате темень, через ставни даже первые рассветные лучи не пробивались, только ветер гудел с Невы — совсем рядом река-то, только что о ступени дворца не плещется.
Вставать ли, раздумывал Степан, а между тем чёрный люд уже принялся за работу: очаг разжигать, котлы ставить. Крайнов решил сходить на кухню — Гла-фира сейчас должна будет ночную стражу кормить после смены караула, так можно чайку крепкого испить. Придётся Васятку поднимать, да ничего, мальцу полезно работать, и Степан свесил ноги с койки. Но только и успел заметить, что нет Васятки на месте, как по первому этажу дворца, по всем людским помещениям пронёсся вой, от которого кровь стыла в жилах. Раздался грохот — кто-то от ужаса уронил тяжелый чугунок, к несмолкающему крику добавились возгласы удивлённой и испуганной челяди.
— Свят, Свят, Спаси и Сохрани! Что приключилось? — бывший денщик выскочил в узкий коридор и побежал на звук страшного вопля, тяжело бежал, спотыкаясь впотьмах — свечу зажигать времени не было.
Звук шёл со стороны кладовых, которых было несколько: господская, для прислуги, для запасов на долгое время… Там уже толпились люди, переминаясь с ноги на ногу.
— Что за напасть? Вы хотите поднять весь дом? Господ разбудите! — рассердился Степан, расталкивая работничков.
Дверь в кладовую для прислуги была открыта. На пороге, прямо на каменном полу лежала кухарка Глафира и, закатив глаза, выла дурным голосом. Рядом валялась погасшая свеча.
— Огня! — крикнул Крайнов и отрывисто начал отдавать приказы, стараясь навести порядок в этом чаду. Его послушались: кто-то сбегал за лучинами, кто-то раздобыл огниво.
Схватив свечу и раздав лучины первым попавшимся работникам, Степан зашел в кладовую. Сердце сжалось у старого солдата, хотя смертей на своём веку повидал он, что другой воробьёв в небе. На каменном полу, прижав к себе наполовину съеденный пирог, сидел Васятка. Пальцы его рук скрючились, как будто цеплялись за жизнь, сколько могли. Несчастный мальчишка умер, так и не насытившись.
Как всегда аккуратный и суровый дворецкий или, как он предпочитал себя называть, мажордом Ван Келлер опрашивал прислугу. Опрашивал досконально, скрипучим голосом, не выражая никаких чувств. Он не любил общаться с «низкими» людишками, но неожиданная смерть Васятки заставила заносчивого голландца выяснять, как оное безобразие могло произойти во владениях, ему подотчетных.
— Ты, жьенщина, прекрати плакать, и по делу говори, — строго посмотрел Ван Келлер на Глафиру, — ещьё раз спрашиваю: как сей отрок в кладовую попал? По чьему недосмотру, а?
— Так ить, сударь, — лепетала кухарка, — разве ж за ним уследишь? Я ему сколько раз сказывала, чтобы, значит, не смел… Бивала даже. Да, бивала! А он всё равно-о-о-о… — из её глаз вновь хлынули слёзы.
Голландец нахмурился.
— То есть, он часто вытворьял такое, но его проступок не получьил достойного порицания! Мне не доложили. Мне! Скрыли. Ты, жьенщина, виновна в укрытии и недонесении… Понесёшь наказание!
В людскую, куда мажордом спустился для выяснения неприятных обстоятельств — не пускать же «чёрную» прислугу на второй этаж, вошёл повар Гийом. Блеснул на голландца лукавыми тёмными глазами и негромко произнёс:
— Сия особа, позволю напомнить, состоит в моём подчинении, и только я могу…
— Нет, я отвечаю за всю прислугу, — сухо ответил Ван Келлер, — и мне решать…
— Тогда придётся мне обратиться к его сиятельству, — прищурился француз, — потому я не могу творить свои блюда! Кругом одни сумасшедшие фанатики. Только что эта ненормальная Перпетуя посмела ворваться ко мне в кухню и поливала всё водой, бормотала всякий вздор о чертях, меня оскорбляла! Теперь вы третируете мою работницу, мешаете ей исполнять свои обязанности! Моё искусство не выносит суеты.