Тень на его лице хотя и медленно, но постепенно рассеивается. Подобно тому, как пылинки кружатся в полосе солнечного луча, пробившегося сквозь замочную скважину, каруселью закружились мысли. Густые свисающие брови приподнялись, глаза заблестели. Все это в прошлом, но он почувствовал, что прошлое согревает и бодрит его.
Вступить в СС его уговорил брат, ученый-теолог. Вначале Карл смотрел на него так, будто тот не в своем уме. А потом, потом он стал сторонником фюрера.
В Собиборе он почувствовал себя на своем месте. Только уж очень не хотелось ему, чтобы кто-то, лишь потому, что раньше его вступил в СС, им верховодил. Оставаться в тени и чтобы тебя подгоняли кнутом — это не для него. Он уже и тогда не был мальчиком — и все же решил начать сначала, как говорится, с нуля. С раннего утра допоздна он махал топором, орудовал рубанком. Заготавливал сруб для газовых камер. Никогда прежде он так тяжело не работал. Одно его заботило — чтобы никто плохо о нем не отзывался. Все шло по-задуманному. Комендант лагеря Франц Штангль его заметил и однажды, задержавшись возле него, спросил, не хочет ли он стать дезинфектором.
— Что надо будет делать? — спросил Френцель.
— Сжигать тех, кого удушили газом. Для этого в вашем распоряжении будет рабочая команда. Каждый день новая. Сегодня отработала, назавтра — сама в костер. Ну как? — Штангль не приказывал, он только спрашивал. И это надо было ценить.
— Яволь, господин оберштурмфюрер!
Первое время сам он, Карл Френцель, никого не душил, не расстреливал. Он только старательно вырывал у задушенных золотые зубы изо рта. Когда-то он не мог видеть, как убивают на сцене или на экране, а тут — ничего. Кое-кто из его коллег, а более всего их адвокаты, утверждают, что, выполняя такую «работу», они сами переживали и таким образом частично искупили свою вину. Ерунда. Ему нервничать не приходилось. Вначале он золотые зубы сдавал Гансу Вольфу. Но уже на шестой, нет, на пятый день у него появился свой расчет. Каждый десятый зуб он оставлял себе. Затем каждый девятый. Пока не остановился на твердой норме — одну четвертую часть — не больше и не меньше — из того, что попадало к нему в руки, он считал своей собственностью. Он не сомневался, что другие, хотя и не возились с золотыми зубами, похитили у рейха куда больше, чем он.
Тоска по тем временам будит в нем воспоминания, и нет им конца. Летом 1942 года ему было приказано выехать в Хелм на «военную учебу». Так это называлось в предписании, но стрелять из орудий и пулеметов не довелось. И маршей там не совершали, не обучали и командовать. А было вот что: в подвалах гестапо на живом «материале» проходили специальный учебный курс.
Перед тем как он должен был вернуться в Собибор, ему выдали новенькое форменное обмундирование, парабеллум с тупой деревянной рукояткой и пачку газет «Дас шварце корпс»[21] от 20 августа. Эту дату он хорошо помнит, так как в Собиборе распространял газету среди офицеров. Один экземпляр он оставил у себя, сохранил и время от времени перелистывал. Он и сейчас помнит наизусть напечатанное там высказывание Гиммлера, которое он, Френцель, впоследствии процитировал в присутствии рейхсфюрера. «Наша задача состоит не в том, чтобы германизировать Восток в общепринятом смысле слова, то есть не обучать проживающих там людей немецкому языку и немецким законам, а заботиться о том, чтобы на Востоке жили люди только истинно немецкой, германской крови».
Это было 13 марта 1943 года. Сам Генрих Гиммлер поставил в пример верного служения фатерланду и фюреру обершарфюрера Карла Френцеля. Да, да, обершарфюрера, никакой ошибки тут не было. С помощью цитаты, потребовавшей менее одной минуты, чтобы произнести ее, Карл Френцель вдруг был возведен в то же звание, какое было у заместителя Штангля — Густава Вагнера. Конечно, можно сказать, что это лишь случай, но к этому он долго готовился. Он знал, что скоро, очень скоро оправдает свое возвышение и что Собибор только ступенька его служебной лестницы, по которой он будет подниматься все выше и выше.
Так бы все и было, если бы его восхождение неожиданно не оборвалось. В тот проклятый день октября сорок третьего года, когда как гром среди ясного неба вспыхнуло восстание.
Так что ж, виновен или не виновен?
Будь он виновен, сам Гиммлер не пощадил бы его. И не помогла бы его более чем преданная служба. «Более чем преданная», потому что он не только пунктуально выполнял приказы — иначе и быть не могло, — но и проявлял немало собственной инициативы.