Работа заняла у заключенного четыре с половиной минуты, но от пачки сигарет он отказался.
— Спасибо, не курю.
Френцель по сей день помнит, как взыграла в нем кровь.
Теобольд не мог понять, к чему была вся эта игра? И если он уже держал парабеллум в руках, то почему опять вложил его в кобуру?
Не понимает Теобольд, что его отец, который долго размышлять не привык, никак не мог решиться и выбрать для этого рослого пленного подходящую смерть. День — одно, на другой — другое, но все, кажется, не то. Пока однажды, когда они поздно ночью сидели в казино, он не рассказал о своих колебаниях Иоганну Нойману. Что Ноймана надо остерегаться, он знал — и все же не скрыл от него, что в лагере знают об этом случае и смотрят на того пленного как на героя. Капо Шлок донес, что у евреев был религиозный праздник — судный день — и многие плакали, молились, просили своего бога, чтобы он сотворил чудо и спас их от гибели. А один неверующий сказал своему земляку: «Ты не бога проси, а русского командира Сашка. Уж он не станет дожидаться, когда его, как ягненка, поведут на убой. Он скорее сможет нам помочь». На что тот ему ответил: «Вот мы и просим бога, чтобы он помог русскому командиру и всем, кто с ним заодно».
Нойман сказал такое, до чего другой бы не додумался:
— Пока не трогай его. Давно пора всех уничтожить и сформировать новые рабочие команды. Мы этого Сашка заставим гнать по «небесной дороге» в газовые камеры всех тех, кто остался от минского эшелона. Это я беру на себя. Вижу, мой план пришелся тебе по душе?
Еще как! Если бы тогда Френцелю предложили пойти в отпуск, он, пожалуй, отказался бы.
Это должно было произойти 16 октября, а 14-го… Что теперь твердить — виновен или не виновен? Еще как виновен! Сегодня же он попросит Рейнча сделать все, чтобы этот Сашко не появился на суде.
«В ИНТЕРЕСАХ ЗАКЛЮЧЕННЫХ»
У барьера Карл Френцель. Сейчас ему придется отвечать на вопросы. До этого он еще успевает повернуться лицом к открытому окну и взглянуть на небо. Солнце сияет по-прежнему. Что ж, может, и впрямь не так страшен черт, как его малюют.
— Обвиняемый Карл Френцель, вам вменяется в вину, что в сорока двух случаях вы непосредственно участвовали в убийстве неопределенно большого числа людей и содействовали убийству примерно двухсот пятидесяти тысяч человек. Вы согласны с предъявленным вам обвинением?
— Нет. Это неправда.
— Вы были членом национал-социалистской партии?
— Да.
— То, что вы служили в Собиборе, признаете?
— Да.
— Расскажите подробнее, как вы там оказались.
— Я служил в строительном батальоне, но как отца троих детей меня вскоре демобилизовали. Все мои товарищи были на фронте, и я подал заявление, чтобы и меня призвали. Мою просьбу удовлетворили.
— Это означает, что вы доброволец?
— Да. Но я просил, чтобы меня послали на фронт.
— А попали вы куда?
— В «Колумбусхауз», в штаб по руководству акцией «Т-4», а уже позже — в Собибор.
— Чьи приказы вам приходилось выполнять в Собиборе?
— Всех назвать невозможно.
— Все же? Попытайтесь назвать несколько имен.
— Оберштурмфюреры СС Томала и Рейхлейтнер вас, вероятно, не интересуют?
— Почему?
— Потому, что их уже нет в живых. Это вы и без меня знаете. Могу еще назвать Франца Пауля Штангля, Густава Вагнера.
— Еще кого?
— Еще кого? Обершарфюрера СС Курта Болендера, что сидит рядом с Вернером Дюбуа.
От неожиданности Болендер вскакивает с места и растерянно смотрит на Френцеля. Что ж это такое? Бросается на своих и как шавка готов в любую минуту цапнуть за ногу? Этот жалкий балаганщик хочет выставить его, Болендера, на посмешище, опозорить?
В зале поднялся шум, хохот.
Когда Болендер сел на место и зал утихомирился, председатель суда, иронически улыбаясь, спросил:
— Подсудимый Карл Френцель, какие приказы в свое время отдавал вам Курт Болендер?