Вот тебе раз! «Мой Лахман». Можно подумать, что, если бы я не сдал ему комнату, он бы ночевал на улице. Ведь и другие обвиняемые живут в гостиницах. Ко всему прочему она обещала непременно прийти со своими учениками в зал заседаний суда. Пусть дети своими глазами увидят и запомнят убийц. Но это еще не все. Она покажет Лахмана детям и скажет им, что жилье этому бандиту предоставил некий Гутенберг и тем самым опозорил имя великого первопечатника. И что, к сожалению, этот Гутенберг — ее отец. Я видел, Эльза возбуждена, и понял, что лучше не возражать ей, иначе это дорого мне обойдется.
— Герр Гутенберг, где работает ваша дочь?
— Эльза — педагог. Она преподавала литературу в Хагенской высшей инженерной школе. Но из-за своего характера вынуждена была оттуда уйти и с трудом поступила в обычную школу. Уж коль Эльза на что-то решилась, ничто ее не остановит. Теперь она снова может остаться без работы…
— Зачем же вы с ней спорите?
— Ведь родители у ее учеников люди разные. Одни не станут возражать против ее затеи, другим будет безразлично, но некоторые поднимут такой шум, что директор школы, даже помимо своего желания, вынужден будет предпринять по отношению к Эльзе какие-то меры. Посоветуйте, доктор, как мне избавиться от этого Лахмана?
— Это вы сами должны решить.
— Не так-то просто. Сдавать ему комнату меня никто не заставлял, но спорить с окружным судом мне тоже нет резона. Коль скоро Лахмана сюда вызвали, где-то ему жить надо.
— Только поэтому вы не можете отказать Лахману?
— Как вам сказать? Если бы Лахман нуждался в медицинской помощи, вы б ему отказали?
— Это не одно и то же.
— Я и Эльзу хотел убедить этим примером, но и она мне ответила, что это разные вещи. Как быть, ума не приложу. У нее не только слабые нервы, но и сердце пошаливает.
— Вот в этом я, возможно, чем-нибудь и мог бы ей помочь.
— Я уж было сам подумал, даже хотел вас просить, но пока это исключено. Эльза считает, что все постояльцы, прибывшие к нам за последние дни, не лучше Лахмана. Что же вы, герр Шлезингер, мне посоветуете? Я думал было обратиться к адвокату Лахмана, но разве он мне поможет? Поймите меня правильно, я должен избавиться от Лахмана, успокоить Эльзу. Кроме нее, у меня никого нет. Мой сын, Якоб, бедное дитя, погиб 19 марта 1944 года под Могилев-Подольским у Днестра. Так мне сообщил его командир. А до этого у города Могилева погиб мой старший брат Вилли. Вы случайно не знаете, сколько в России городов по названию Могилев? Два из них я запомнил навсегда.
— Нет, герр Гутенберг, сколько таких городов в России, я не знаю. На днях я в одной газете прочитал, что большой город в Рурском угольном бассейне — Хаген — в 1951 году насчитывал около ста пятидесяти пяти тысяч жителей. За четырнадцать лет прибавилось тридцать с лишним тысяч, а теперь в городе примерно сто девяносто тысяч человек. А в лагере смерти Собибор, писали в этой же газете, уничтожили не менее двухсот пятидесяти тысяч человек. На шестьдесят тысяч больше, чем сейчас проживает в вашем большом городе Хагене… Так можно ли после этого найти оправдание этому Лахману и таким же, как он, убийцам?
— С вами трудно не согласиться, но мне думается, число погибших преувеличено.
— Скорее наоборот, преуменьшено.
— Боже мой! И вы полагаете, что моя дочь права?
— Да. Скажите Эльзе, что сегодня же Лахман покинет ваш дом.
— Собственное дитя нельзя обманывать.
— Так и будет. Дайте мне, пожалуйста, телефон его адвоката.
— Герр доктор, не иначе сам бог подал мне мысль обратиться к вам. Если только вам это удастся…
Берек вышел из отеля и из телефона-автомата позвонил защитнику Лахмана:
— Порекомендуйте Лахману немедленно перебраться в отель, где проживают остальные обвиняемые. В Хагене сейчас находится один человек, который помнит его еще по Польше, и не исключено, что Лахману грозит опасность. Если господин адвокат сомневается, то пусть напомнит своему подзащитному случай, происшедший весной 1943 года у станции Собибор. Недалеко от станции Лахман и еще один эсэсовец нагнали пастушонка с собакой… Собаку Лахман хотел пристрелить…
— Кто со мной говорит? — спросил адвокат. — И откуда вам известны такие подробности? Судя по акценту, вы скорее немец, чем поляк.
— Это неважно. Мое дело предупредить вас.
— Алло, алло…