Куриэл как-то рассказывал, что даже с закрытыми глазами, полусонный, Шлок первым делом тянулся рукой к дубинке, с которой он, как капо, не расставался. Шлоку ужасно хотелось, чтобы если не его взгляда, то хоть дубинки боялись. Без нее он никто — такой же узник, как и все. И если уж немцы его выделили из массы заключенных, поставили на ступеньку выше остальных, он постарается служить им верой и правдой, пусть видят его послушание и усердие.
Спроси у него кто-нибудь в лагере: зачем это тебе, какой в этом смысл, если все равно и тебя считают низшим существом, недочеловеком, — он бы на него посмотрел как на сумасшедшего. Как — зачем? Чтобы отвести от себя смерть. Пусть на час, на день, но оттянуть гибель, продлить жизнь. А чего стоит хотя бы то, что он получает не, как все, восьмушку, а четвертушку хлеба, не один половник баланды, а два. Конечно, каждому хочется казаться порядочным и справедливым, а на самом деле? Одна видимость. Жить надо сегодняшним днем, а спасаться должен каждый, кто как может. Для этого все средства хороши.
Шлок сам не раз рассказывал, что первый свой удар дубинкой он обрушил на старика, но тот не издал ни малейшего звука, не отскочил в сторону, лишь повернулся к нему и с укоризной произнес: «Эх, молодой человек, все мы стоим одной ногой в могиле, а вы не нашли для себя лучшего занятия, чем бить старика по мягкому, а теперь уже и не очень мягкому месту». Совесть не слишком мучила Шлока, но все же с тех пор он стал бить только по плечам, — и попадать легче, и нагибаться не надо.
Однажды он принялся избивать узника, не пожелавшего вытряхнуть карманы. С помощью дубинки капо своего добился, но при этом получил сдачу: от сильного удара по лицу он еле устоял на ногах. «Капо, — сказал ему узник, — ты ничуть не лучше гитлеровцев. Можешь не сомневаться: с тобой рассчитаются».
Как нарочно, в это время мимо проходила колонна узниц. С работы их вел старший капо Бжецкий. Шлока он терпеть не мог.
— Стой! — скомандовал он на ходу и, по рассказу Фейгеле, своим единственным глазом подмигнул острым на язык женщинам. — У вас, как это нетрудно понять, несладко на душе, так вот вам небольшая утеха. Подойдите к этому битому дураку и сыграйте с ним веселую шутку, да так, чтобы ему тошно стало.
Долго упрашивать их не пришлось. Они окружили Шлока, и самая бойкая из них, Генриетта — актриса из Варшавы, с ужимками комедиантки жалобно, во весь голос завопила:
— Ай, ай, горе мне! Такой парень — тихий как голубь, добрый как ангел, одним словом, брильянтовый — и его посмели обидеть. Откуда-то из Бельгии или Греции прибывает дикарь и хрясь по физиономии этого симпатичного, чудесного капо. Это ужасно. Так, милые мои, нельзя! Одному спустишь, другому, и, глядишь, найдется немало охотников оторвать у Шлока руки или ноги. Так недолго оставить его как пчелу с жалом, но без крылышек. А вы что скажете? Разве я не права?
Это произошло, когда Берека в Собиборе еще не было. Он и Рина в это время скрывались на чердаке дома деда Мацея и бабы Ядвиги. Шлок тогда жил в одной каморке с Куриэлом, но об этой истории Фейгеле рассказывала Береку много раз и с такими подробностями, что захочешь — не забудешь.
Теперь, узнав о том, что Шлок живет и здравствует и в этот момент даже находится где-то недалеко отсюда, Берек вспомнил все, что он слышал и знал об этом мерзком человеке. Кстати, то, что ему досталось в тот раз, было только авансом. Попадало ему еще не однажды, так что жил он в вечном страхе и оглядывался на каждом шагу. Он даже сна лишился.
Вагнер в это время был в отпуске, и Шлок отсиживался в каморке и не показывался на людях несколько дней подряд. После того случая он не то что поднять руку на узника — даже близко подойти опасался. Но для немцев это не прошло незамеченным, и первым из них спохватился Френцель. Он отстегал Шлока хлыстом, правда, так, чтобы лагерники не видели, и предупредил, чтобы не забывал, кто он и для чего ему вложили дубинку в руки, в противном случае не быть ему капо и отправится он к Болендеру по «небесной дороге». Что Френцель на это способен — поверить нетрудно. Для него убить человека все равно, что для другого вдохнуть глоток воздуха.
Шлок решил во что бы то ни стало доказать Френцелю, что лучшего капо ему не сыскать. Он пуще прежнего бросался на людей и избивал их.
Однажды он зашел на территорию четвертого, так называемого Северного лагеря. Его только строили, и Шлоку, собственно говоря, там делать было нечего, но в своем рвении выслужиться он заглядывал во все дыры и, на свое несчастье, сунулся на строящийся объект. Кто-то незаметно подошел к нему сзади и накинул ему на голову рогожу. На него навалились и всыпали как следует, но так, чтобы он не отдал богу душу, не то замучают всех до единого, кто в это время работал в лагере. Били его крепко, чтобы надолго запомнил. Шлок, однако, скоро пришел в себя, но, так как страх перед Френцелем пересилил все остальное, он не переставал усердствовать.