Фашисты атаковали и пускали ко дну не только военные корабли, но и торговые и пассажирские суда. Большая «заслуга» в этом принадлежала Альбрехту Густаву. Однако же и он и другие бывшие резиденты поныне живут припеваючи. Не исключено, что именно он истинный фюрер здешних нацистов. Только что объявили о прибытии самолета из Бонна, вот, должно быть, он и встречает кого-то из близких или видных единомышленников. Вот так, мой друг…
Все формальности, требующиеся от иностранного пассажира, выполнены, и оставаться вместе им только считанные минуты. Шум такой, что совершенно оглушает, давит на барабанные перепонки, и почти невозможно расслышать, что говорит один другому.
Прощаясь, они протянули друг другу руки и долго не разжимали их. Леон произнес: «Друг мой!» — и голос его задрожал. А Берек? Какими словами высказать этому человеку свое глубокое уважение, восхищение и сердечную благодарность? Перед тем как направиться к трапу, Берек бросил прощальный взгляд на своего друга и в последний раз встретился с его добрым и умным взглядом.
Лайнер с неистовым ревом пронзил пелену сизого дыма, густо нависшего над Рио-де-Жанейро, и понесся навстречу беспредельным просторам.
Берек мысленно все еще был с Леоном, которого долго ему будет недоставать. Невольно подумалось, как сходны их жизненные пути: один, выходец из Польши, живет в Голландии, другой, выходец из Германии, живет в Бразилии, и оба они делают одно дело.
Напряжение последних дней и почти бессонные ночи сморили Берека. Под монотонный шипящий звук вошедшего в облака лайнера он незаметно задремал. Снова время отодвинулось назад, на тридцать с лишним лет. Все всплывает так отчетливо и зримо, будто это происходит сию минуту. В его видениях переплетаются в клубок страшные переживания детства, сливаясь в один щемящий душу горестный мотив. Ему слышится материнский голос, он видит ее расширенные от ужаса глаза, в которые уже заглянула неотвратимая гибель. И так он в который раз перелистывает свое прошлое. И снова перед ним Рина… Тоненькая, стройная, с крохотными ямочками на щеках. Сколько же в ней обаяния! Но отчего она так бледна, почему бескровны ее потрескавшиеся губы? Она манит его к себе пальцем и глухо произносит: «Я знаю, ты не виноват, но все же… Видишь бугорок недалеко от дороги, где ты оставил меня, а сам отправился поискать какой-нибудь ручеек, чтобы набрать воды? Как же ты бросил меня одну и даже не попрощался со мной? Что с тобой случилось? Подожди, я тебе еще не все сказала. Посмотри, вон «небесная дорога», по которой меня нагую гнали. Ты плачешь? Я знаю, что тебе тяжело, только ты не огорчайся. Это, глупенький, счастье, что ты не разделил мою участь. Но ведь ты стоял близко возле дороги и по рисункам ван Дама знал, куда она меня привела и какая смерть меня ждет, почему же ты там, в лагере, не проронил ни одной слезы ни по мне, хотя мы так сильно любили друг друга, ни по отцу и матери, брату и сестричкам, которые были тебе так дороги, по всем нам, ушедшим в небытие? Почему?»
У Берека затекли руки и ноги, он шевельнулся и открыл глаза. Ринино «почему» так и осталось в нем немым укором. Что можно на это ответить? Разве лишь то, что на его памяти никто из узников Собибора, оставленных в рабочих командах, никогда не плакал, а ведь большинство из них к тому времени уже были разлучены со своими близкими. Неужели у них у всех притупилось чувство жалости и сострадания? Нет, нет, это совсем другое.
Чтобы немного отвлечься, Берек приник к иллюминатору. Давняя, у самых истоков памяти, картина стала тускнеть. Яркость и необъятность раскинувшегося перед ним простора завораживает его. Не достигшее зенита солнце освещает небо и громадную водную ширь бледно-золотистым светом. Какую исполинскую силу таит в себе океан с его неудержимой устремленностью вдаль! Отсюда, с высоты, не видно вздыбленных валов и пенистых волн. Но и от одного того, что доступно его взору — синего неба и сверкающего океана, — дух захватывает. А там, далеко за горизонтом, родная земля с ее зелеными горами и долинами, лесами и реками. Какой прекрасной могла бы быть жизнь на этой планете, если бы на ней царили мир и братство, счастье и любовь! Почему же человечество не покончит с силами, сеющими ненависть и рознь? Почему?
Это «почему» неотступно раздается в ушах у Берека, все ширится, как круги по воде, и в эти минуты ему кажется, что оно набатом звучит по всей земле.
Глава девятнадцатая