Густав Вагнер, отнявший жизнь у сотен тысяч людей, на все способен: он не остановится ни перед чем. Только перед Терезой он робеет. Так повелось с первого же дня их знакомства. С самого начала все у них пошло кувырком. Он до сих пор не может понять, зачем понадобилось Терезе, чтобы его двойник Зигфрид Якель явился в тюрьму, да еще под видом двоюродного брата? Она ведь всячески содействовала этой встрече.
При одной мысли об этом свидании он приходит в бешенство. С Якелем ему нужно было разговаривать не так, его надо было избить до полусмерти. Пусть только сунется к нему еще раз!
Тереза… Чем объяснить, что она снова отказалась стать его законной женой? Оба они уже в летах, какой же смысл откладывать на после? И почему она именно теперь, когда его выпускают на свободу, вздумала куда-то уезжать? Нет, подумал он так же, как и Билак, здесь что-то не то.
В Сан-Паулу Вагнер возвратился 1 октября 1980 года. Там его никто не встречал, и еще до захода солнца он уже был у себя на ферме. По дороге он не встретил ни одного знакомого и только у ворот увидел проходящего мимо чужого человека. Молодой волкодав рвался с цепи, яростно лаял, но лаял он не на прохожего, а на собственного хозяина, которого до этого никогда не видел.
Дверь дома ему открыл эконом, родившийся в Бразилии одинокий пожилой немец Рихард, который преданно служит Вагнеру уже много лет. Судя по всему, возвращение хозяина было для него неожиданным. Но комнаты были тщательно прибраны, все вещи лежали на своих местах. Рихард собрался было тут же взяться за хозяйственную книгу и обстоятельно доложить о положении дел, но Вагнер отложил это на будущую неделю.
Третьего октября, около полуночи, эконом услышал отдаленный крик, но крик этот тут же оборвался и больше не повторился. Все же это его встревожило, и он вышел из домика во двор. Вокруг было тихо. В большом доме ни одно окно не светилось. Собака спокойно лежала у конуры и облизывалась. Кто в такой поздний час мог бросить ей какую-то еду? Наружная дверь дома Вагнера была чуть приоткрыта, и на стук никто не отзывался. Эконом вошел в дом. В спальне, на полу, он наткнулся на труп хозяина. Густав Вагнер лежал скорчившись, с длинным ножом в груди. Рихард снял телефонную трубку и позвонил в полицейский участок.
Утром прибыло несколько автомобилей, мертвого Вагнера отвезли на кладбище и поспешно похоронили. Через несколько часов адвокат Вагнера дал интервью для печати, в котором подтвердил сообщение о том, что бывший обершарфюрер СС Густав Вагнер в возрасте шестидесяти девяти лет был найден в своем сельском доме мертвым. Кто-то из журналистов спросил:
— Как выглядел труп Вагнера?
Адвокат ответил, что лично он мертвого Вагнера не видел, но здесь присутствует эконом, который первым обнаружил труп, может быть, он удовлетворит любопытство газетчика.
— Все покойники — на одно лицо, — позволил себе пофилософствовать старик. — Но я мог бы поклясться, что видел своими глазами, как мой хозяин уже после того, как его закопали, правда одетый по-другому, сел в «мерседес» и куда-то уехал.
Журналисты, естественно, посмеялись, но напрасно. Немного башасу эконом, должно быть, хлебнул, но не настолько, чтобы потерять разум и не понимать, что говорит. Он просто не знал о существовании двойника Вагнера — Зигфрида Якеля.
Помощник коменданта лагерей смерти Собибор и Треблинки Густав Вагнер наконец получил то, что он заслужил. Жаль только, произошло это слишком поздно, и приговор над ним исполнили не те, кто имел на это право.
Глава двадцатая
В РОСТОВЕ-НА-ДОНУ
НА ВСЮ ЖИЗНЬ
В доме Александра Печерского не удивляются, когда в самое неожиданное время, иногда поздно ночью, раздается телефонный звонок и кто-то издалека, за тысячу километров от Ростова-на-Дону, а иногда с другого конца света начинает допытываться на ломаном русском языке:
— Ростоф? Ростоф? Это ест Сашко? Сашко Печерски?
Несмотря на утверждения телефонистки, что это квартира Печерского, человек на другом конце провода желает убедиться, что никакой ошибки нет: он разговаривает с самим руководителем восстания в Собиборе.
Понять первые слова труда не составляет, в ответ в трубке раздается: «Да, это я, Печерский, я вас слушаю». Куда трудней порой бывает понять смысл дальнейшего разговора. Это всё звонят Александру Ароновичу оставшиеся в живых бывшие узники Собибора. С выходцами из Польши он с грехом пополам еще может поговорить, но нередко в трубке слышится речь для него совершенно непонятная. У человека, который только что так взволнованно допытывался: «Ростоф? Ростоф?» — есть дети, внуки, и все они, пусть издали, хотят услышать голос Печерского, выразить восхищение легендарному Сашко, не будь которого, и их самих на свете бы не было. Печерский, конечно, догадывается, что они хотят ему сказать, но все-таки без переводчика трудно обойтись.