Френцель молчит. Обвинителю приходится снова повторять вопрос.
— Надо полагать, что это означало ликвидацию.
— В октябре 1943 года вы от кого-нибудь получили приказ пристрелить Бинника?
Френцеля охватила дрожь. Если будет доказано, что чистильщика сапог он расстрелял по собственной инициативе, прежний приговор не будет отменен. Тогда он снова окажется в тюрьме. Но ответить надо:
— Нет, не получал.
— Тогда почему вы его пристрелили?
— Я его спас.
— Как это понять? Когда вы его спасли?
— Когда — не помню. Эшелоны прибывали почти каждый день. Спас я его на железнодорожной платформе. Там мы проводили селекцию. Я его взял к себе чистильщиком сапог, и таким образом он был зачислен в группу «счастливцев».
— Что же случилось с этим «счастливцем»?
— Он украл банку сардин.
— У кого украл?
— Это неважно. Пусть даже у родного отца. Всё в Собиборе принадлежало третьему рейху.
— Свидетели показали, что консервы к употреблению уже не годились и банку кто-то выбросил.
— Скорее всего, так оно и было, но это дела не меняет.
— Кому принадлежали эти консервы?
— Акты по конфискации собственности составлял унтершарфюрер Роберт Юрс.
— Кто же застрелил Бинника?
— Кто его пристрелил — мне неизвестно. Я только знаю, что такой случай имел место и произошло это там, где сортировали одежду.
— В присутствии рабочей команды?
— Да.
— Юрс тоже при этом был?
— Да.
— Так вот, он и показал, что Бинника застрелили вы.
Обвинитель читает показания Роберта Юрса. После каждого абзаца он останавливается и справляется у Френцеля, верно ли то, что он прочитал, и на все его вопросы следует один и тот же ответ: «нет», «нет», «нет».
— Здесь все представлено в ложном свете.
— Обвиняемый, вы неоднократно заявляли, что в Собиборе занимались только строительством и больше ничем. Оказалось, что ваша деятельность была намного шире.
Обвинитель просит вызвать в качестве свидетеля Роберта Юрса. Слово берет второй адвокат Френцеля — Михель Экснер. Он считает, что Юрс как свидетель не заслуживает доверия.
Главный обвинитель Клаус Шахт не согласен.
Председательствующий, привыкший держать защитников в надлежащих рамках, отвергает отвод Экснера.
Принимается решение заслушать Роберта Юрса в качестве свидетеля обвинения 17 февраля 1983 года.
Заседание окончено. Сегодня адвокаты недовольны своим клиентом. Сейчас они прокомментируют его ответы и объяснят ему, к каким тяжелым последствиям это может привести. Но как только они завернули за угол, один из защитников вспомнил, что его ждут, второй спохватился, что ему нужно идти в противоположную сторону, и с Френцелем остался один только Рейнч.
Рейнч спросил:
— Согласитесь ли вы посетить Собибор, если этого потребует суд?
— Нет. Исключено. Мне вполне достаточно карты, что висит на стене, и макета на столике. Все, что может заинтересовать судей, я им покажу, не сходя с места.
— А если вам предложат съездить в Ростов или в другой город России, где проживают бывшие узники?
Френцель побледнел. На лицо легла тень. Ему стало нехорошо, он полез в карман за таблетками. С дрожью в голосе он спрашивает:
— Неужели кто-либо вправе на этом настаивать? Я категорически скажу «нет»!
— Учтите, суд на этот раз будет вынужден выслушать Печерского.
— Пусть суд и едет к нему. Я видеть его не желаю. Прошу вас сделать все возможное, чтобы мне встретиться с Печерским не пришлось. Я, Рейнч, устал. Давайте попрощаемся. Увидимся послезавтра.
Незаметно подкрался вечер. Продолговатые люминесцентные лампы в витринах сияли дневным светом.
МЕЖДУ ХАГЕНОМ И ВУППЕРТАЛЕМ
Проснулся Френцель задолго до рассвета. Голова гудела, будто били молотом по наковальне. Перед глазами все плыло. Хотелось пить, но, чтобы утолить жажду, нужно было подняться с постели. Окна завешаны тяжелыми портьерами, и свет уличных фонарей в комнату не проникает. Глаза понемногу свыкаются с темнотой. Тишина. Единственное, что он твердо знает в эту минуту, — заболеть ему нельзя. Он повернулся на другой бок, полежал немного и как будто почувствовал себя лучше.
Френцель пытается вспомнить свой сон, какой-то нелепый, кошмарный, оставивший тяжелый осадок на душе.
…Он услышал, как старые стенные часы, висевшие в спальне, громким тиканьем будто подгоняют его в школу. Скоро восемь часов. Он вскакивает с постели, наскоро умывается. Стягивает с себя ночную рубашку и надевает костюм; в нем он выглядит взрослее. Наспех перекусывает, хватает кожаный ранец и убегает. Мать успевает только набросить ему на шею теплый шарф.