— Карл, — Зигель стряхнул пепел с сигареты, — что же вы молчите? Время дорого. Работы, как вы понимаете, у меня и без вас по горло. Правда, теперь вы для меня важнее всего. — И, видя, что Френцель пытается что-то возразить, закончил: — Догадываюсь, что́ вы собираетесь мне сказать. Но сто́ит ли, если так или иначе вам придется сделать то, чего от вас ждут.
— Нет, — набрался храбрости Френцель, — это выше моих сил. Если такая встреча нужна, подыщите кого-нибудь другого вместо меня.
— Исключено. Вы над ними властвовали, и вам поручается просить прощения у одного из бывших узников. Вы ему терпеливо объясните, при каких обстоятельствах вы вынуждены были стать нацистом, вы ему скажете, что пора забыть то, что больше не повторится. Сделать это надо с умом. Для большей убедительности можете нас, неонацистов, ругать сколько вам угодно. Уверяю вас, что в данный момент так нужно, и никто ни в чем вас не упрекнет. Наоборот, мы вам еще поможем написать книгу мемуаров.
Френцель вспомнил, чем кончил Вагнер. Но как вывернуться из цепких объятий Зигеля?
— Ганс, поздно вы обо мне вспомнили. Я уже не в том возрасте. Прошу вас, подберите кого-нибудь другого.
Зигель посмотрел на Френцеля так жестко, что тот невольно отодвинулся от него.
— Герр Френцель, довольно, — отчеканивая каждое слово, проговорил Зигель. — Вы лучше, чем кто-либо другой, знаете, что приказы подлежат беспрекословному выполнению.
Френцель готов был стать перед Зигелем на колени. Он жалобно прошептал:
— Почему именно на меня пал жребий просить прощения? Неужели другого не нашлось?
— Не я, а Александр Печерский назвал вас. Чему вы удивляетесь? На днях советское Министерство иностранных дел провело пресс-конференцию по поводу привлечения к ответственности, как они выражаются, военных преступников. На конференции присутствовали журналисты многих стран. Миллионы людей слышали и читали выступление Печерского о ваших деяниях. Он рассказал и о судебном процессе, который сейчас проходит в Хагене.
Достаточно было взглянуть на Френцеля, чтобы понять, как он перепуган. На висках выступили капельки пота. Лишь теперь до него дошел смысл сказанных Зигелем слов: «Просьба состоит в том, чтобы вы непременно выиграли этот процесс». Проиграть он может. Это уж точно. Похоже, что и московская конференция придумана. Зигель доймет его не мытьем, так катаньем.
— Ганс, вы сами слышали и читали? — хочет убедиться Френцель и повторяет: — Ганс, вы сами…
— Да, Карл, — спокойно отвечает Зигель. — Да, и вы можете об этом прочесть. Откройте этот журнал, и вы найдете в нем подробный отчет о конференции.
Френцель увидел свое имя, отодвинул журнал и гневно произнес:
— Опять Печерский. И на этот раз он метит в дирижеры.
Зигель не преминул съязвить:
— Между нами говоря, оркестр для него создали вы сами. Да, да: не будь восстания, ему не пришлось бы рассказывать о Собиборе.
— Создал не я, — стал оправдываться Френцель, — а сам он и его подручные. Теперь я понимаю, почему меня спросили, согласен ли я снова посетить Собибор или съездить в Ростов.
— Ничего вы не поняли. Никто не вправе принудить вас.
— Вы же от меня требуете, чтобы я встретился с одним из тех, кто был в Собиборе. Сейчас вы мне скажете, что с Печерским.
— Я и суд — не одно и то же. Запомните это! Что до Печерского, к сожалению, я над ним не властен.
— Так ведь и над остальными бывшими узниками, проживающими в разных странах, вы не властны.
— Верно, и все же… Такая встреча с вами может и им быть полезной. Все, что я вам говорил, продуманно. Случайной встречи мы не допустим. Так с кем бы вы хотели встретиться?
У Френцеля отпала охота сопротивляться, но тем не менее он счел нужным сказать:
— Знаю, с кем мне не хотелось бы встречаться. Я бы отказался от встречи со Шмайзнером. Вы, наверно, тоже запомнили снимок в газете, где он отбрасывает руку Густава Вагнера.
— Вагнер с ним спорил, а вы первым подадите ему руку и поздороваетесь: «Здравствуйте, герр Шмайзнер!» Это еще не значит, что он в свою очередь подаст вам руку. Но вы должны будете улыбнуться и шутливо заметить, что еще в древние времена люди приветствовали друг друга, протягивая руку, чтобы показать, что в ней нет камня и они не таят зла.
— Должен вам сказать, Ганс, что начало задумано неплохо, ей-богу, неплохо.