Б л а т т. Вот вы сидите, пьете пиво и при этом улыбаетесь. Вы могли бы быть чьим-то соседом, чьим-то товарищем по спортивному союзу. Но вы не просто «кто-то». Вы — Карл Френцель, обершарфюрер СС. Вы были третьим по значимости в руководстве лагерем смерти Собибор, комендантом первого лагеря. Меня вы помните?
Ф р е н ц е л ь. Смутно. Вы тогда были совсем мальчишкой.
Б л а т т. Мне было пятнадцать лет. Никто из моих родных не уцелел: погибли отец, мать, брат.
Ф р е н ц е л ь. Это ужасно. Ужасно.
Б л а т т. По меньшей мере четверть миллиона человек погибли в Собиборе. Я остался в живых. Почему вы захотели поговорить именно со мной?
Ф р е н ц е л ь. Я хотел просить у вас прощения.
Б л а т т. Вы хотели просить у меня прощения?!
Ф р е н ц е л ь. Да. Я хочу просить у вас прощения. Жертвам уже ничем не поможешь. Прошлого не вернешь. Это не в наших силах. Но я лично хочу просить у вас прощения. Ни на вас, ни на других свидетелей, которые еще будут выступать, я зла не таю.
Б л а т т. Так, значит, вы хотели просить прощения?
Ф р е н ц е л ь. Я это говорю вам еще раз со слезами на глазах. Не только теперь, но и тогда это не давало мне покоя.
Б л а т т. Это вам не помешало не только не препятствовать, но и самому принимать участие.
Ф р е н ц е л ь. Вы не знаете, в каких обстоятельствах мы находились.
Б л а т т. А мы, в каких обстоятельствах оказались мы?
Ф р е н ц е л ь. Я просидел в тюрьме шестнадцать с лишним лет. Я много выстрадал и много передумал.
Б л а т т. Вы были антисемитом или вас к этому принудили?
Ф р е н ц е л ь. Антисемитом я не был, но мы обязаны были исполнить свой долг.
Б л а т т. «Долг»… Каждый раз только и слышишь: долг. Но почему, когда мы прибыли в лагерь, вы избили моего отца дубинкой до полусмерти? Это тоже долг?
Ф р е н ц е л ь. Этого я не помню.
Б л а т т. А Цукермана помните?
Ф р е н ц е л ь. Помню. Он был поваром. Он припрятал кусок мяса, и за это я его избил.
Б л а т т. И его сына тоже.
Ф р е н ц е л ь. Он подошел ко мне и сказал: «Отец не виноват, это я спрятал мясо». — «Тогда и ты получишь двадцать пять ударов плетью», — заявил я ему. Вы должны знать: я всегда поступал благородно.
Б л а т т. Благородно, говорите? А как вы обошлись с голодным мальчиком, который нашел где-то банку сардин? А что вы сделали с голландскими евреями?
Ф р е н ц е л ь. Один из капо мне доложил, что группа голландских евреев задумала совершить побег. Я об этом доложил Нойману, и тот приказал казнить их.
Б л а т т. И вы их отправили в газовую камеру?
Ф р е н ц е л ь. Нет, не я.
Б л а т т. А паренька из станционной команды по фамилии Берлинер, которого вы приказали убить, припоминаете?
Ф р е н ц е л ь. Припоминаю. Капо из станционной команды мне доложил о какой-то его провинности, и охранники спросили, как с ним быть. Я, вероятно, им ответил: «Побейте его», или что-то в этом роде. Ведь сказано это было в присутствии других офицеров.
Б л а т т. Вы же сами отец, и у вас были дети, и вы могли равнодушно смотреть, как у вас на глазах гибли малолетние, совсем крохотные дети?
Ф р е н ц е л ь. Я хотел бы, чтобы вы знали: однажды Вагнер приказал отправить женщину с маленьким ребенком в газовую камеру, а я добился, чтоб эту женщину послали на работу в прачечную.
Б л а т т. После чего оба они — и мать и ребенок — все равно погибли.
Ф р е н ц е л ь. Этого я уже не знаю.
Б л а т т. Почему вы вступили в национал-социалистскую партию?
Ф р е н ц е л ь. Была большая безработица, а партия обещала, как только она придет к власти, обеспечить всех работой. В то время с безработицей было примерно такое же положение, что и сейчас. Находятся же теперь такие, которые примыкают к партии «Зеленых», иные — к бандитам. В то время мы такими испорченными, как нынешние, не были.
Б л а т т. В кирху вы ходили?
Ф р е н ц е л ь. Да, и даже часто.
Б л а т т. Вы не чувствовали, что между вашей религиозной и политической позициями существует противоречие?
Ф р е н ц е л ь. Нет. Мы ведь были немецкими христианами. (Часть евангелической церкви, близкой к нацистам. — Примечание редакции журнала «Штерн».)