— Думаю, что нет. Но о драгоценных камнях и редких ювелирных изделиях, которые прошли через мои руки, — об этом знают.
— Неужели важнее было сообщить о камнях, чем о том, что делают здесь с людьми? Должно быть, алмазы и бриллианты вам больше по душе.
— Неправда, Берек. Я люблю людей, но и драгоценные камни я тоже люблю, хотя у меня самого их никогда не было.
— Понимаю. Я замечал, что на алмаз вы смотрите, как на живое существо.
— Я и не отрицаю. Отчасти из-за этого я и нахожусь здесь. С тем человеком, которого я подкупил, чтобы сообщить на волю о драгоценностях, я больше ничего передать не мог. Он немногим лучше Болендера и Ноймана. Он уезжал в отпуск, чтобы там кутить и пьянствовать, для этого ему нужны были деньги. Ничего другого с ним передать нельзя было.
— Чем же кончился ваш разговор с Гиммлером? Не могли же вы ему ответить, что вам по душе Собибор. Что он еще вам говорил?
— Разное.
— Вы на меня обиделись? Я ведь не знал…
— Я на тебя, Берек, ничуть не обиделся. Вполне возможно, что в такое время думать об алмазах и не следует. Если мое слово может кому-нибудь из них причинить вред, я не вправе молчать. Штангля уличить мне вряд ли удастся, но о Болендере, как только я схвачу его за руку, не премину намекнуть Нойману. Этого, полагаю, будет достаточно, чтобы тот получил по заслугам. Я сказал «разное» и при этом подумал, стоит ли тебе рассказывать о том, что Гиммлер решил, как он выразился, сорвать с меня маску, показать мне, что он не хуже меня знает мою настоящую биографию.
— Что это значит? Вы носите маску?
— Гиммлер знает, что говорит. Он знает, что я не еврей и моя настоящая фамилия вовсе не Куриэл…
Берек от неожиданности соскочил с нар.
— Кто же вы на самом деле?
— Успокойся, мой мальчик, я — немец, но был женат на еврейке. У нас был сын. Жену и сына нацисты замучили. Рассказывать тебе об этом подробнее я сейчас не могу, да и незачем.
Берек стоял возле Куриэла и дрожал как в лихорадке. Куриэл этого не видел, но почувствовал, взял его за руку и усадил рядом с собой.
— А что было дальше? — спросил Берек.
— В память о погибших жене и сыне я решил взять девичью фамилию жены — Куриэл, моя же — Шлезингер, Фридрих Шлезингер.
— Какая разница — Куриэл или Шлезингер?
— Фамилия Шлезингер встречается не только у евреев, а я хочу уйти из этого мира, разделив участь евреев. Что же ты молчишь?
— Молчу… Мне страшно. Хочется плакать…
— Так не годится. А я думал, ты сильнее меня.
— Что же мне делать, если слезы льются сами собой?
— Больше ты ни о чем меня не хочешь спросить?
— Для чего вы все это сделали?
— Я ведь тебе сказал. История длинная, и сейчас не время рассказывать. Ночь уже кончается. Отложим на другой раз. Могу сказать тебе только одно: я ничем не лучше тех, кого гонят по «небесной дороге».
— Вы должны сделать все, чтобы вырваться отсюда и рассказать людям о том, что здесь творится.
— Это уже не в моих силах. Пока жив Гиммлер, он меня из виду не выпустит. Спи. Скоро рассвет.
ОДНОЙ ВЕРЕВОЧКОЙ ПОВЯЗАНЫ…
Говорят, в радости год что день. Об этом Береку судить трудно, но что в мучениях и горестях каждый день длиннее года — в этом он нисколько не сомневается. Так или иначе, весна миновала — и настало лето.
По распоряжению Ноймана Куриэлу стали приносить двойную порцию хлеба и супа, но голод не обманешь. Для двух узников из маленькой каморки смерть от недоедания становилась такой же реальностью, как и ужасная гибель в газовых камерах. Куриэл, который ни разу не жаловался на утомление или слабость, таял на глазах. Все заметнее стали отеки на лице, а тут еще разболелся желудок, и он лежал на нарах бледный как полотно.
И все из-за того, что Берек дал себя уговорить, будто пожилым людям требуется совсем немного пищи. Чтобы Береку досталось побольше хлеба и баланды, Куриэл все убавлял свою порцию и при этом убеждал его:
— Пожилой человек, вроде меня, может недоедать, долго жить за счет собственных запасов.
Теперь Берек казнил себя за то, что принял на веру слова Куриэла и по существу отнимал у него последний кусок. Из уважения к старшему он наливал всегда суп из котелка сначала Куриэлу, хотя знал, что сверху одна вода. Рассказывал же как-то капо Шлок, который приносит им еду, что в лагере при раздаче пищи никто не хочет идти первым и приходится людей гнать к котлу палками. Видя, как тщательно Берек вылизывает стенки котелка, так, что его можно было не мыть, Куриэл только посмеивался. А с хлебом как получалось? Двойную порцию давали только Куриэлу, а доставалась она Береку. Стыд и позор! Надо было сдерживать себя. Несмотря ни на что, отдавать Куриэлу все, что ему полагалось. Или хотя бы делить поровну. Кругом виноват!