Они еще были на чердаке, когда раздалось гоготание гусей. К небу взмыли клубы густого черного дыма.
Ночной мрак дышал сыростью и прохладой. А в бараке было так нестерпимо душно, что единственное зарешеченное окошко покрылось каплями влаги. Уже поздно, но Печерский и Лейтман, лежа рядом на нарах, все еще о чем-то шепчутся. Первым спохватился Шлойме:
— Хватит. Надо хоть немного вздремнуть.
— Погоди, — останавливает его Александр. — Как ты смотришь на то, чтобы поручить Пинкевичу вывести людей из лагеря? Он как-никак бывший майор, его опыт может пригодиться.
— И не думай! Я давно к нему присматриваюсь. Говорю тебе — он трус. Как-то на днях в разговоре с ним я попытался прощупать его — и, знаешь, какой получил ответ? «В авантюрах участвовать я не намерен».
— Может быть, он тебе не доверяет?
— Ерунда. Помню, в Минске он мне однажды сказал, что, дескать, при Пилсудском быть коммунистом еще можно было, а при Гитлере это исключено. Ну его к дьяволу. Спи!
ВОССТАНИЕ
День для октября в этих местах выдался на редкость теплый и солнечный. Узники, проглотив свою порцию баланды, ждали сигнала, чтобы отправиться на работу. Бжецкий расхаживал злой, словно в него черт вселился. В руках он держал гофрированную трубку от противогаза и лютовал, как никогда. Начальник охраны Грейшуц подозвал его и протянул пачку сигарет.
Печерский и еще семь человек направились в малую столярную мастерскую. Территория первого лагеря видна оттуда как на ладони. В большой столярке сегодня за старшего не Янек, а Лейтман. С ним двадцать военнопленных, и у каждого под рубашкой спрятан нож.
В три тридцать пополудни Бжецкий должен был отвести Цибульского во второй лагерь, где его ожидали Леон Фельдгендлер и Борух. Втроем им предстояло обезоружить и прикончить находившихся там четырех гитлеровцев. Неожиданно возникло осложнение. Часа за полтора до назначенного срока вошел эсэсовец и велел Бжецкому, прихватив с собой трех человек, следовать за ним. У Печерского на лбу выступил холодный пот. Быстрым шагом он направился в большую столярную мастерскую и поручил Янеку и капо Чепику узнать, куда увели Бжецкого с тремя узниками. Оказалось, что они в Северном лагере складывают в штабеля лесоматериал. Печерский подозвал Цибульского:
— Во второй лагерь вас поведет не Бжецкий, а Чепик.
— Это исключено! — воскликнул Чепик. — Без разрешения мне запрещено там появляться. Надо все отложить на завтра.
— Что? Вы отказываетесь выполнять приказ?
За Чепика ответил Цибульский:
— Саша, не беспокойся. Чепик пойдет, и все будет в порядке.
Первым, к четырем часам дня, в портняжную мастерскую должен был прибыть заместитель коменданта лагеря Нойман. Он прискакал верхом на двадцать минут раньше времени. Его встретили старший мастер Юзеф, «портные» Шубаев и Розенфельд. Юзеф попросил господина коменданта снять мундир. Нойман расстегнул и положил на стол ремень вместе с парабеллумом.
— Прошу! — Юзеф услужливо подал ему новенький мундир. — Будьте добры, повернитесь к свету.
В то же мгновение Розенфельд накрыл рукой оружие Ноймана, а Шубаев схватил прислоненный к ножке стола и прикрытый тряпкой топорик.
От рева Ноймана даже его конь во дворе рванулся с места. К счастью, одному из лагерников удалось схватить лошадь под уздцы и отвести ее в сторону. Труп Ноймана затолкали под нары, а следы крови на полу присыпали песком. Шубаев побежал оповестить об этом Печерского и передать ему первый трофей — парабеллум Ноймана.
В четыре часа пять минут за сапогами пришел хозяин «небесной дороги», начальник третьего лагеря Геттингер. С ним справился Аркадий Вайспапир.
В десять минут пятого порог портняжной мастерской переступил начальник охраны лагеря Грейшуц. Не успел он сделать и шага, как рухнул навзничь.
В это время во дворе показался эсэсовец Гаульштих. Направлялся он во второй лагерь, откуда Печерский и Лейтман не получили еще никаких сведений. Навстречу Гаульштиху выбежал Лейтман:
— Господин офицер! Нам приказано сегодня закончить нары, а точных указаний нет. Плотники простаивают. Вы не смогли бы зайти на минутку?
Лейтман уступил Гаульштиху дорогу и дал ему подойти вплотную к нарам. От первого же удара Гаульштих упал, раскинув руки.