— Как же ты стал партизаном?
— Алексеев со своим отрядом направился в Кшивдинский лес, а мы с товарищем увязались за ними. В конце концов мы его упросили…
— Алексеев и Млиновский живы?
— У Алексеева, я слышал, теперь большой отряд, а Млиновский погиб. Во время восстания в Варшавском гетто Млиновский с двумя партизанами вывел оттуда двенадцать человек, но в отряд Алексеева вернулся лишь один партизан. Остальные погибли в бою под Гарволином. — Лёлек умолк и, уже поднимаясь, заметил: — Тебе, Берек, хорошо, можешь спать. А мне на пост. Ночью они сюда не полезут. Но все же… Три часа я буду охранять твой сон.
Лёлек ушел в осеннюю ночь, а Берек не мог сомкнуть глаз, и все из-за единственного слова «если».
Еще вчера приходилось месить грязь, а сегодня предрассветный морозец подсушил почву и ветер дочиста вымел узкую тропинку. Идти стало легко. Заиндевевшие травы искрятся. Во всем чувствуется приближение зимы.
В полумраке Берек и Лёлек дошли до скирды сена. Несколько минут они постояли, прислушиваясь. Было так тихо, что казалось, можно расслышать шелест склоняющейся к земле засохшей травинки. У скирды никого не оказалось, и они двинулись дальше. Ветер дул в спину, как в парус, заставляя ускорять шаг. Пока добрались до горки у леса, согрелись. У Лёлека тонкий слух и зоркий глаз разведчика, но Томаша не видно и не слышно: то ли ушел, то ли прячется.
Берек приставил ладони ко рту:
— Томаш! — И через минуту нараспев: — Том-м-а-ш!
Наконец откуда-то из-за деревьев послышался голос:
— Стоять и ни с места. Если тот, кто с тобой, снимет с плеча винтовку, я выстрелю первым.
Берек пытается объяснить:
— Томаш, это партизан Лёлек. Можешь поговорить с ним на родном языке.
— Все равно, пусть остается на месте, а ты подойди ко мне.
Позже, когда они сидели втроем и Томаш жадно хватал одну картофелину за другой, Лёлек заметил ему:
— Вы смахиваете на птицу, что клюет, но не забывает оглядываться. Ну что ж, для партизана это неплохо. Верхом ездить умеете?
— Я служил в кавалерии, — Томаш поспешно проглотил последний кусок, — если потребуется, мы с Береком не подведем.
— Речь идет только о вас. Берек пробудет здесь в лесу до конца дня, а потом вернется на хутор и пока останется там. Запомни, Берек, если труба не дымит, не смей даже близко подходить к дому. Надень мою фуфайку, а вы, Томаш, дайте ему свой нож. Ты чего стоишь, — повысил он голос, — будто тебя живьем похоронили? Таков приказ командира. Не вешай носа, говори, что думаешь, без утайки. Ну, скажи же что-нибудь, ты ведь парень что надо.
Береку было до боли обидно, что его не берут в отряд. Он молчал, боясь расплакаться при первом слове. Лёлек принялся его утешать:
— Не думай, что здесь ты будешь бить баклуши. Тебе поручают важное дело. Так сказал командир, а он не бросает слов на ветер. Во всем слушайся Анну. Юрко, хоть и пытается брыкаться, тоже слушается ее. Правда, он к тому же влюблен в нее по уши.
— Юрко тоже остается здесь?
— Юрко служил в польской полиции, ну а с волками жить — по-волчьи выть. Как-то партизаны, не зная, на кого он в самом деле работает, ранили его. Теперь он уже не в полиции, а секретарь самоуправления, но полицейскую повязку и даже пистолет немцы ему оставили. Они верят ему. Я тебе все это рассказываю для того, чтобы ты не пугался, увидев его в форме полицая.
— Все-таки кто же он?
— Для гитлеровцев — верный холуй, пострадавший от лесных бандитов. Даже медалью награжден. Для населения — предатель польского народа. В этом уверены многие, а на селе одной такой молвой могут человека со свету сжить. Для меня, для тебя — партизан, вынужденный маскироваться. Он рискует жизнью больше, чем я, хоть я — разведчик. А теперь, Берек, давай попрощаемся. Возможно, скоро снова встретимся.
И опять Берек остался один в лесу. Так уж, видно, ему на роду написано. Лёлек и Томаш ушли. И след их простыл. До чего же радужным получился на этот раз мыльный пузырь и как быстро он лопнул!.. Одно слово, одно прикосновение — и вся накопившаяся боль вырвется наружу. Но куда денешься? Берек бродил по лесу, словно его вела неведомая сила. На него с любопытством посмотрела сидевшая на ветке птичка. Вот кому можно позавидовать: стоило ветру зашелестеть листвой — и птичка исчезла.