Берек сидит, положив ногу на ногу. Плечи низко опущены, и, хотя он в том возрасте, когда воспоминания не должны подавлять мечты, в памяти его неотступно живет прошлое, полное мук и страданий. Как побороть горечь воспоминаний?.. Стоит им всплыть, никуда от них не деться. Бывает, они путаются в голове бессвязно, разрозненно, а вот сегодня выстроились в ряд, день за днем, ночь за ночью…
С Максом ван Дамом провел он неотлучно двенадцать дней и двенадцать ночей. Погибнуть, как это позднее выяснилось, должны были они вместе, и кто бы мог предположить, что Нойман, этот ядовитый и желчный маньяк, нагонявший смертельный страх не только на узников, но даже на своих «коллег», из-за Куриэла вынужден будет отсрочить гибель Берека.
Днем у них не было возможности разговаривать. Днем ван Дам рисовал. Сначала Френцеля, затем Вагнера, Ноймана. Они охотно ему позировали. Каждому из них непременно хотелось иметь свой портрет кисти ван Дама. Собственно говоря, для этого они и продлили ему жизнь. Днем Берек был всего-навсего послушным помощником. Зато по ночам, двенадцать ночей кряду, они говорили, говорили… Общим языком для них служил немецкий, который Берек все же немного понимал, и еврейский.
В первый же вечер, когда оба они, усталые, лежали рядом на нарах, ван Дам прикоснулся к плечу Берека:
— Послушай, Берек, мне хочется знать все о тебе и о Рине. Кое-что про вас мне рассказал Куриэл, — а так как Берек молчал, он с огорчением продолжал: — Я знаю, к человеку лучше не приставать, тогда он сам рано или поздно выложит все, что у него на сердце. Но у меня мало времени, а мне надо еще рассказать тебе о себе и о последних минутах Рины. Нет, мальчик, ты и представить не можешь… Я даже не знаю, смогу ли я все это передать словами. Попытаюсь нарисовать, но ты не думай, что это проще. Но надо, необходимо. Ты не отзываешься. Не хочешь меня слушать? Тогда я завтра же объявлю Нойману, что художнику Максу ван Даму не нужна больше дарованная ему на время жалкая жизнь. У меня не было ни малейших сомнений в том, что он выполнит мое требование и пришлет тебя. Иначе я бы и карандаша в руки не брал.
— Может быть, и не надо было?
— Ты так думаешь?
— Я думаю, что его надо не рисовать, а задушить. Хотите, я схвачу его сзади за горло, а вы мне поможете, и мы вдвоем его повалим.
— Дорогой мой мальчик, так нельзя. Тогда не только нас, но и все рабочие команды уничтожат.
— Так или иначе, всех нас до единого уничтожат.
— Скорее всего, ты прав, и все же искорка надежды остается.
— На что? Фронт ведь от нас далеко.
— Да. Ближе, чем раньше, но все равно далеко. Однако хочется, чтобы ты знал: и здесь, в лагере, кое-что происходит, и я верю…
— Ваш капитан должен был сделать первую попытку?
— Наш капитан думал только о голландцах, и в этом состояла одна из его ошибок. Но самая большая его ошибка была в том, что он, как слепой, который тычет палкой во все стороны, долго колебался, покуда отважился на решительный шаг. И когда наконец решил осуществить свой план, то не нашел ничего лучшего, как обратиться за помощью к гитлеровцу. А тот, как и следовало ожидать, всех нас выдал.
— Как же мне разыскать тех людей, которые что-то предпринимают?
— Это не так-то просто. Если кто-нибудь им нужен, они находят его сами.
— Почему же они медлят?
— Должно быть, время еще не настало. Нет еще человека, который способен повести за собой… Наш капитан был смельчаком, но и только.
— Каким же еще надо быть?..
Вот так и начались их ночные беседы. Ван Дам снова и снова просил, чтобы Берек рассказал ему про себя и про Рину. О местечке, в котором они росли, о лесе, в котором они скрывались. И лишь перед тем, как распрощаться навеки, Берек понял, для чего художнику понадобилось знать все это.
Настал вечер, когда ван Дам сказал ему:
— А теперь, Берек, выслушай меня. Я верю, что ты выживешь. Может быть, благодаря Куриэлу, может быть, каким-нибудь иным путем… Так или иначе, на тебя одного надежда, что ты передашь людям некоторые рисунки.
— Ваши?
— Быть может, не только мои. Здесь есть еще один художник, который, как и я, делает зарисовки.
— Кто он?
— Лагерник. В какой он команде — не знаю, мне он назвался Иозефом Рихтером из Польши[18].
Берек промолчал. Что он мог ответить? Пообещать? Поклясться? Это не нужно было ни ему, ни художнику. В тот вечер ван Дам рассказал ему о себе.
18
В 1979 году историк Мириам Нович издала в Милане (Италия) альбом, содержащий 120 рисунков художников — узников нацистских лагерей смерти, в том числе собиборовцев Макса ван Дама, Иозефа Рихтера. Последний был в числе участников восстания 14 октября 1943 года. Его восемнадцать карандашных рисунков, помещенных в альбоме, выполнены в лагере на обрывках бумаги и газет. Пробираясь после побега из Собибора к партизанам, Иозеф Рихтер попросил надежного человека в Хелме сохранить их до его возвращения, но сам, очевидно, погиб.