— Он кто у вас?
— Густав? Как — кто? Внук Альфреда.
— Это, герр Гаульштих, я от вас уже слышал. Он что, коммунист?
— Пока нет, а там — кто его знает? Я надеюсь, станет старше — поумнеет. Гаульштихи из поколения в поколение занимались коммерцией, а не политикой. Я ему это напомнил, и знаете, что он мне ответил? Вот вам дословно: «А мне говорили, что не только мой дед, но и вы, его брат, были активным членом национал-социалистской партии. Однако дед преуспел больше. Он был эсэсовцем, а вы всего-навсего капитаном рейхсвера».
— Герр Гаульштих, а до здания суда еще далеко? Когда-то я мог шагать сколько угодно. Было, все было. Меня, если хотите, ничего не брало. А теперь и легкий ветерок с ног сбивает. Если еще далеко, так мы, может, передохнем или остановим такси?
— Нет-нет. Сейчас свернем за угол, а оттуда рукой подать.
В Хагене Берек Шлезингер, не в пример большинству прибывших на процесс, не остановился в новом, только что построенном из стекла и бетона отеле в центре города, а добрых два часа блуждал по улицам и переулкам старой части города, пока не нашел то, что хотел, — тихую и уютную гостиницу.
Привлекла его старинная вывеска у входа, но прежде всего — патриархальный облик трехэтажного дома из красного кирпича. Крыша — двускатная, островерхая. В узкие окна первого этажа вставлены разноцветные продолговатые стекла. Посреди небольшого холла за массивным дубовым столом сидел хозяин — немец в летах. Под слезящимися глазами тяжело свисали морщинистые мешки, говорил он немного в нос. Из его слов Берек понял, что получить комнату в этом отеле не просто. Охотников до всего, что напоминает былые времена, теперь хоть отбавляй, а здесь, куда ни глянь, сплошь старина. Все стародавнее, забытое. Можно объехать всю Вестфалию, другой такой гостиницы не сыщешь. Приезжему, видимо иностранцу, но безупречно владеющему немецким, повезло. Профессор из Бонна, читающий лекции в здешней административно-хозяйственной академии, — многолетний постоялец гостиницы, должен был прибыть еще вчера, и на этот раз на длительный срок, но только что звонили из академии и предупредили, что профессор не приедет.
Гость представился и заполнил регистрационный лист: Бернард Шлезингер из Голландии. Возможно, что задержится, а может быть, уедет на время и прибудет снова.
— Пожалуйста, пожалуйста, — радушно отозвался хозяин. — Правда, в вашей стране многие считают, что европейское книгопечатание изобрел не мой соотечественник и однофамилец Иоганн Гутенберг, а голландец Лоренц Костер, но надеюсь, что мы с вами будем жить в мире и согласии. В отеле, где всего тридцать четыре номера, желательно, чтобы все жильцы чувствовали себя как дома. Есть еще мансарда. Живут там студенты, и от них больше убытка, чем дохода. Комнат было всего сорок, но без современных удобств; пришлось дом реконструировать. Ваш номер будет стоить сорок восемь марок в сутки. Если господин Шлезингер пожелает, он может питаться в ресторане — здесь же на первом этаже. Зал маленький, но большинство постояльцев довольны. Прошу, вот ваш ключ, господин Шлезингер!
Деревянные ступеньки скрипят и так навощены, что немудрено поскользнуться. Берек поднимается к себе на третий этаж. Медная ручка на дверях номера надраена, в ее ярком блеске можно видеть себя, как в зеркале. В комнате — деревянная кровать, у изголовья — маленькая тумбочка и на ней, рядом с ночником, — Евангелие. Посреди комнаты — стол, два стула, а в углу возле небольшого гардероба — старинное кресло, обтянутое черной кожей.
В Хагене Берек готов был ко всяким неожиданностям, но что уже на второй день он у дверей гостиницы столкнется лицом к лицу с отцом Ноймана и родным братом Гаульштиха — этого он никак не ожидал. Они шли по одной и той же улице, в один и тот же дом. У стариков слух неважный, и разговаривают они громко, так что он невольно слышал каждое их слово, все их «да-да», «ох-ох». Нет, в суде он постарается сесть подальше от них.