Ты вдруг остановилась растерянно огляделась и зацепила меня взглядом, доставая из сумочки салфетку. Рука застыла на полдороге к твоему бледному, кажущемуся прозрачным лицу. Безвинная салфетка скомкана и выброшена в лужу. Ты вытерла щеки ладонями, торопливо пригладила волосы и быстро зашагала в обратную сторону, заставив меня вздрогнуть, когда проходила мимо. Не знаю, почему я так и не решился заговорить с тобой, всякий раз находя тысячи отговорок. Убеждал себя, что извинения будут пустыми, а слова – лживыми, что это, грызущее меня изнутри знание может пошатнуть твоё разладившееся здоровье. Ведь ты не подозреваешь о том, какую роковую роль я сыграл в твоём горе, от которого ты так и не сумела оправиться. Зная это, я приговорил себя к роли вечного спутника погасшей звезды.
После того как меня без суда и следствия вышвырнули из органов, я поначалу думал, что меня пожалели и далеко не сразу понял, что не придали дело огласке только потому, что на суде я мог сказать лишнее. Ведь на твою защиту неожиданно поднялся весь город. История попала в прессу и докатилась до Москвы. Моя любящая супруга спешно сделала аборт и подала на развод, сказав напоследок, что считает меня виновным в смещении с должности отца и всех прочих бедах, постигших её семью.
– Прав был отец, когда говорил, что ты непутёвый, – с чуждым, неузнаваемым выражением лица, проговорила Лана.
Сказала, как отрезала.
Я взял запылившуюся гитару, единственное что посчитал в этом доме своим, и ушел в тёмную, безлунную ночь. Долго блуждал по городу и удивился, оказавшись рядом с твоим домом. Узнал из разговоров добровольцев, охранявших твоё заточение, дабы сильные мира сего не вздумали причинить вред убитой горем матери. Ведь безбашенная дурёха, сбившая твою малышку на том перекрёстке, оказалась дочерью мэра. Только единодушный порыв внезапно объединившихся жителей города заставил её понести наказание: увесистый штраф и три года условно.
Люди плевались, выходя из здания суда, а потом ещё долго плевались, стоило в любом разговоре всплыть фамилии мэра, вскорости подавшего в отставку. Он принёс официальные извинения потерявшей ребёнка семье. Он смог извиниться, а я не сумел. Толпа рядом с твоим домом редела день ото дня, ежедневные заботы постепенно поглощали бывших радетелей. Сенсация, прокатившись по стране громогласным эхом, стихла. Ты осталась один на один со своей бедой, я – со своей совестью.
Ведь в тот такой же длинный, только солнечный и душный день я дежурил на предыдущем перекрёстке. Время тянулось, часы застыли на одном месте, не желая отсчитывать положенные секунды, а дорога пустовала, так что на привычную прибыль мы уже не надеялись – пора отпусков. Остановили одного, другого, проверили документы, и продолжили скучать, изредка перебрасываясь по рации шутливыми комментариями с другими постами. Когда на горизонте показался джип, мчавшийся на запредельной скорости, мой напарник Стеблов как раз отошел за кусты по нужде. Я успел подумать: – «Точно баба за рулём,» – облизнул пересохшие губы и указал нарушителю прижаться к бордюру.
Взвизгнули тормоза, из-за опустившегося тонированного стекла показалась смазливая мордашка. Гонщица без лишних слов сунула мне права и книжечку с документами – меж страничками я нашел двести зелёных. Вальяжно обошел машину, нагнулся под капот и отточенным жестом иллюзиониста-манипулятора спрятал добычу в карман.
Удивительно, как быстро люди учатся подобным фокусам. Стеблов не видел, так ему и надо. Лана как раз присмотрела дизайнерское платье. Я вернул документы, посоветовал впредь водить осторожнее и отпустил подмигнувшую мне на прощанье расфуфыренную девицу. Та дёрнула с места в карьер и была такова.
Задумавшись, я едва не потерял тебя. Ты зашла в цветочную лавку. Сквозь витринное стекло я наблюдал, как тебе упаковывают розы. Двадцать четыре прекрасных бутона. Почему именно столько не знаю до сих пор. Значит, всё повторится. Ты придёшь на маленькую могилку с застывшим на ней гипсовым ангелом, а я буду скрываться за соседним памятником. Стоять и слушать, как ты разговариваешь с дочерью.
Когда мы со Стебловым подоспели на зов товарищей, накрыть распластанную на асфальте девочку ещё не успели, на ней был лёгкий сарафанчик, жёлтый как солнышко. На маленькой головке, под которой растеклась багровая лужа, сплетенная из пшеничных волос корзинка, а рядом, оглашая улицу истошными нечеловеческими криками, полулежала женщина. Когда она подняла голову, я впервые увидел твои глаза. В них – океан боли, ежедневно лижущий мои ступни. Милиционеры замерли, не решаясь приблизиться. Толпа любопытствующих быстро росла. Тут же была смазливая мордашка, истерично кричащая в телефон, и знакомый джип с развороченной мордой.
Перед глазами поплыло, я чуть было не свалился на мостовую. Стеблов оказался рядом. Заметив, что со мной неладно, он напоил меня водой и отвел в сторону от жуткого зрелища, усмехнувшись в пышные рыжие усы. Молодой-то поди трупов не видывал, вот и сомлел. Тогда я ещё не знал, что камера наблюдения зафиксировала мои выкрутасы рядом с джипом…
Виновницу аварии, помытарив в отделении не более часа, отпустили домой. Сверху прошел приказ не задерживать, да и мэр самолично примчался выручать родное чадо. Как тут не отпустишь, дело завести не успели. Чай не впервой с золотой молодёжью проблемы: разрулим, подмажем, а если надо и факты смягчающие вину к делу подошьём, отправив в урну прямые доказательства. Чего не сделаешь ради владельца и кормильца.