Гэррети казалось, что подъем длится чуть не месяц. Да, месяц, потому что всего они идут уже не меньше трех лет. Он усмехнулся этой мысли и отхлебнул еще воды.
Только никаких судорог. Судорога сейчас — это смерть. А она может случиться, потому что в туфли ему словно залили свинец.
Девяти уже нет, а из оставшихся треть погибнет прямо здесь, на этом холме. И среди них… Внезапно Гэррети показалось, что он вот-вот упадет в обморок.
Он поднял руку и ударил себя по лицу.
— Что с тобой? — спросил Макфрис.
— Теряю сознание.
— Полей, — прерывистое дыхание, — из фляжки на голову.
Гэррети так и сделал. «Крещу тебя, Рэймонд Дэвис Гэррети во имя Господа». Вода была очень холодной, часть ее ручейком затекла под рубашку. — Фляжку 47-му! — крикнул он, истощив этим криком все силы.
Солдат принес ему новую фляжку. Гэррети ощутил на себе взгляд его мраморных, лишенных выражения глаз.
— Пошел вон, — сказал он грубо. — Тебе платят, чтобы ты стрелял в меня, а не пялился.
Солдат молча отошел. Гэррети заставил себя пойти чуточку быстрее.
Наконец они добрались до вершины. Было девять часов, и они находились в дороге уже двенадцать часов, но это ничего не значило. Значили что-то только холодный ветерок, дующий с вершины, пение птицы да мокрая рубашка, липнущая к коже. И еще воспоминания, которые Гэррети так и не смог отогнать.
— Пит?
— Что?
— Хорошо, что мы живы.
Макфрис не отвечал. Они шли теперь вниз. Это было легче.
— Я постараюсь выжить, — добавил Гэррети почти извиняющимся тоном.
Дорога слегка извивалась. До Олдтауна, где начиналась равнина, оставалось еще 115 миль.
Еще долго никто ничего не говорил. Бейкер шагал ровно, засунув руки в карманы, кивая головой в такт шагам. Он еще не получил ни одного предупреждения. Олсон опять молился; его лицо выделялось в темноте белым пятном. Гаркнесс что-то ел.
— Гэррети? — позвал Макфрис.
— Я тут.
— Ты видел когда-нибудь конец Длинного пути?
— Нет. А ты?
— Нет. Я просто подумал — ты тут живешь и…
— Мой отец этого терпеть не мог. Однажды он показал мне, но только один раз.
— Я видел.
От звука этого голоса Гэррети подпрыгнул. Это был Стеббинс. Он подошел к ним, так же нагнув голову. Его светлые волосы топорщились над головой, как корона.
— Ну, и как это было? — спросил тревожно Макфрис.
— Тебе не понравится.
— Я спросил.
Стеббинс молчал. Гэррети еще больше заинтересовался им. Он шел без жалоб и не получил ни одного предупреждения с момента старта.
— Так как это было? — спросил он.
— Я видел это четыре года назад, — сказал Стеббинс. — Мне тогда было тринадцать. Тогда все кончилось в 16 милях от границы Нью-Хэмпшира.
Туда стянули национальную гвардию и Эскадрон в помощь полиции. Люди стояли на пятьдесят миль вдоль дороги. Больше двадцати человек было задавлено насмерть. Все потому, что люди пытались протолкнуться к дороге и увидеть, чем все кончится. Я был в первом ряду с отцом.
— А кто твой отец? — спросил Гэррети.
— Он… В Эскадроне. И он точно рассчитал. Длинный путь — кончился прямо напротив меня.
— И что? — тихо спросил Олсон.
— Я слышал, как они идут, задолго до того, как они появились.
Звуковая волна, все ближе и ближе. И только через час появились они. Они ничего не видели и не слышали, и смотрели они только на дорогу. Их было двое, и шли они очень странно. Будто их сняли с креста и заставили идти, не вынув из них гвозди.
Теперь все слушали Стеббинса. Полное ужаса молчание накрыло их ватным одеялом.
— Толпа кричала. Одни выкрикивали фамилию одного парня, другие — другого, но слышно было только «давай! давай!» Один из них блондин в расстегнутой рубашке. Одна туфля у него расстегнулась или развалилась и все время хлопала. Другой был вообще без туфель, в высоких носках, но они доходили только до лодыжек… Понимаете, он долго так шел. Ниже его ноги были красные, и все видели, как из них лилась кровь. Но он, похоже, ничего не чувствовал.
— Прекрати. Ради Бога, прекрати, — взмолился Макфрис.
— Ты хотел знать, — возразил Стеббинс. — Так ведь?
Все молчали. Только пыхтел невдалеке вездеход, и кто-то еще получил предупреждение.
— Первым сдался блондин. Я это хорошо видел. Он вскинул руки вверх, будто собирался улететь, но вместо этого упал лицом вниз и через тридцать секунд получил пропуск — он шел с тремя. А потом толпа начала кричать. Они кричали, пока не увидели, что победитель пытается что-то сказать. Тогда они замолчали. Он встал на колени, как будто хотел помолиться, и из глаз его полились слезы.
Потом он подполз к тому, другому, и уткнулся лицом в его рубашку. Он что-то говорил, но мы не слышали, — он все говорил в рубашку тому парню.
Беседовал с ним. Потом солдаты подняли его и сказали, что он выиграл приз, и спросили, что он хочет.
— И что он сказал? — спросил Гэррети. Ему вдруг показалось, что в ответе на этот вопрос для него заключена вся жизнь.
— Он ничего им не ответил. Он продолжал говорить с мертвецом, но мы ничего не слышали.
— А потом? — спросил Пирсон.
— Не помню, — равнодушно ответил Стеббинс.
Все по-прежнему молчали. Гэррети сдавило горло, будто его засунули в тесную яму. Впереди кто-то, получив третье предупреждение, отчаянно каркнул, как умирающий ворон. «О Боже, не дай им убить его прямо сейчас, — подумал Гэррети. — Я сойду с ума, если услышу это. О Боже, пожалуйста». Карабины взорвали ночь своей музыкой. Это оказался низенький парень в красных брюках и белой футболке. Гэррети уже решил, что матери Перси больше не о ком беспокоиться, но это был не Перси. Сказали, что его фамилия Квинси или Квентин — что-то вроде этого.
Гэррети не сошел с ума. Он повернулся, чтобы что-то спросить у Стеббинса, но тот уже отступил на привычное место в хвосте, и Гэррети снова остался один.
Девяносто продолжали путь.
Глава 5
«Не говорите правду, и тогда вы не будете отвечать за последствия».
Без двадцати десять этого бесконечного дня первого мая Гэррети избавился от одного из двух своих предупреждений. Еще двое получили пропуск после парня в футболке — Гэррети едва это заметил. Он изучал себя. Голова — немного кружится, но в целом в порядке. Два глаза. Шея. Руки. Туловище — с ним все нормально, только бурчит в животе, не удовлетворенном концентратами. И две чертовски уставших ноги. Он подумал — как далеко ноги могут унести его сами по себе, прежде чем мозг, опомнившись, начнет командовать ими, приводить их в чувство, спасаясь от пуль, грозящих разнести его костяное вместилище? Как скоро после этого ноги начнут протестовать и в конце концов остановятся?
Ноги устали, но не так сильно, как могли бы. Ведь он был довольно тяжелым, и ногам приходилось выносить сто шестьдесят фунтов. Левая ступня протерла носок (он вспомнил историю, рассказанную Стеббинсом, и испытал укол ужаса) и начала раздражающе тереться о подошву. Но ноги еще шли, он не натер мозолей и был в хорошей форме. Двенадцать уже выбыли из игры, и столько же, если не вдвое больше, готовы были к ним присоединиться, но он в порядке. В полном порядке. Он жив. Разговор, прекратившийся после рассказа Стеббинса, завязался снова.
Янник, номер 98, обсуждал с Уаймэном, номер 97, происхождение солдат на вездеходе. Оба согласились, что они ублюдки с большой примесью цветной крови.
— Тебе ставили когда-нибудь клизму? — неожиданно спросил Пирсон.
— Клизму? — Гэррети задумался. — Нет, по-моему.
— А вам? — спросил Пирсон остальных. — Признавайтесь.
— Мне ставили, — смущенно признался Гаркнесс. — Один раз на Хэллуин, когда я сожрал целую коробку конфет.