Скрамм улыбнулся Гэррети с набитым ртом и промычал что-то неразборчивое. Бейкер держал пакетик с оливками — настоящие оливки, надо же! — и с методичностью автомата отправлял их в рот одну за другой. Пирсон поглощал крекеры с тунцовой пастой, а Макфрис, закатив глаза от удовольствия, медленно выдавливал из тюбика куриный паштет.
С половины девятого до девяти выбыло еще двое; одним из них был Уэйн, которого совсем недавно так радостно приветствовал рабочий с бензоколонки.
Но они прошли девяносто девять миль и потеряли только тридцать шесть человек. «Разве это не отлично? — думал Гэррети и глотал слюну, наблюдая, как Макфрис доедает паштет. — Отлично. Хоть бы и все остальные откинули копыта прямо сейчас».
Макфрис отбросил пустой тюбик, и к нему тут же устремились подросток в линялых джинсах и домохозяйка средних лет. Подросток оказался проворнее. — Спасибо! — прокричал он Макфрису и побежал обратно, к своим товарищам. Домохозяйка провожала его завистливым взглядом.
— Ел что-нибудь? — спросил Макфрис.
— Я жду.
— Чего?
— Половины десятого.
Макфрис задумчиво посмотрел на него:
— Старый добрый самоконтроль?
Гэррети пожал плечами, готовый к отпору, но Макфрис только смотрел на него и молчал.
— Знаешь что? — спросил наконец Макфрис.
— Что?
— Если бы у меня был доллар… Хотя бы доллар, понимаешь… Я бы поставил на тебя, Гэррети. Я думаю, у тебя есть шанс.
Гэррети засмеялся:
— Ты что, шутишь?
— Может быть. Может, и шучу, — Макфрис вытянул перед собой руки.
Они заметно дрожали. — Надеюсь, Баркович загнется раньше.
— Пит?
— Что?
— Если бы ты сейчас вернулся назад, зная все это… Пошел бы ты снова?
Макфрис опустил руки и сказал:
— Даже если бы Майор приставил мне пистолет к виску, не пошел бы.
Это самоубийство, только медленное. Очень медленное.
— Точно, — Олсон улыбнулся жуткой улыбкой узника концлагеря, от которой у Гэррети внутри похолодело.
Через десять минут они прошли под громадным красно-белым транспарантом: «100 миль! Поздравляем участников Длинного пути этого года! Коммерческий совет Джефферсона».
Вскоре сосны, среди которых они шли, расступились, и они оказались в окружении первой настоящей толпы. Крики и рукоплескания накатывали и отступали, как морские волны. Мигали разноцветные лампочки. Полицейские тащили с дороги мальчишку с грязным зареванным лицом, который размахивал блокнотом для автографов. — Эй! — крикнул Бейкер. — Эй, вы только поглядите на них!
Колли Паркер махал и улыбался, и, когда Гэррети подошел к нему поближе, он услышал, как Паркер кричит:
— Привет, уроды! — еще улыбка. — О, мамаша Макги, старая кошелка!
Моя жопа передает тебе привет — вы ведь с ней, как близнецы. Привет, привет! Гэррети закрыл рот ладонью и истерически захохотал. Мужчина в первом ряду махал плакатом с фамилией «Скрамм». Рядом с ним толстуха в дурацком желтом костюме пыхтела, пытаясь отодвинуться от трех парней, пьющих пиво.
Гэррети, заметив это, захохотала еще сильнее.
«Только не впадать в истерику. О Господи, только не это. Вспомни про Гриббла… Не надо… Не надо…»
Но это случилось. Он смеялся, пока в желудке не поднялась тупая, режущая боль. Он согнулся, слыша, как сзади кто-то кричит. Это был Макфрис.
— Рэй! Рэй! Что с тобой?
— Они смешные, — он едва не плакал от смеха. — Пит, Пит, погляди… Они такие смешные, такие… Маленькая девочка в грязном платье сидела на земле и строила гримасы.
Увидев ее, Гэррети совсем скорчился от смеха и получил предупреждение.
Странно — сквозь весь этот шум предупреждения слышались совершенно отчетливо.
«Я могу умереть, — подумал он. — Умереть от смеха». Колли все еще махал и улыбался, осыпая зрителей ругательствами, и это было смешнее всего.
Гэррети упал на одно колено и получил второе предупреждение. Смех продолжал сотрясать его тело короткими приступами, похожими на лай.
— Его тошнит! — заорал кто-то в экстазе. — Элис, смотри скорее, его тошнит!
— Гэррети! Гэррети, черт тебя побери! — Макфрис подхватил Гэррети под локоть и рывком поднял его на ноги.
— О Боже, — прохрипел Гэррети. — О Боже, они меня убивают. Я… Я не могу, — он снова захлебнулся смехом. Его ноги подкосились, но Макфрис удержал его. Они оба получили предупреждение. «Мое последнее, — со странным спокойствием подумал Гэррети. — Прости, Джен. Я…»
— Иди, кретин! Я не могу тебя тащить! — прошипел Макфрис.
— Не могу. У меня… Макфрис дважды хлестко ударил его по щекам. Потом быстро, не оглядываясь, отошел.
Смех прошел, но внутренности у него словно превратились в желе, а легкие никак не могли набрать воздуха. Он зашагал вперед, пытаясь восстановить дыхание. Перед глазами плясали черные пятна, ноги заплетались, и пару раз он едва не упал.
«Если я упаду, я умру. Тогда мне уже не подняться».
За ним наблюдали. Крики утихли до приглушенного, почти сексуального шепота. Они ждали, когда он упадет.
Он шел, концентрируясь теперь на ногах. Когда-то он читал рассказ Рэя Бредбери о том, как на месте катастрофы собираются толпы людей и с жадным любопытством выспрашивают, сколько пострадавших и будут ли они жить или умрут. «Я буду жить, — говорил им Гэррети. — Я буду жить. Я не умру».
Он заставлял ноги подниматься и опускаться, и шаги гулким эхом отдавались у него в голове. Он забыл обо всем остальном, даже о Джен. Он забыл о боли в ногах и о застывшем напряжении мышц под коленями. Мысль крутилась в голове, стуча, как барабан, — я буду жить. Я буду жить, — пока сами эти слова не утратили смысл.
Его привел в чувство звук выстрелов. Толпа замерла, и кто-то впереди закричал. «Ну вот, — подумал он, — дожил до выстрела и услышал собственный крик».
Но кричал не он, и стреляли не в него. Это был номер 64, Фрэнк Морган, невысокий улыбчивый паренек. Теперь его тащили с дороги, и дужка разбитых очков все еще цеплялась за его ухо.
— Я не умер, — медленно проговорил он. Шок окутал его теплой волной, угрожая превратить его ноги в вату.
— Да, но мог бы, — сказал Макфрис.
— Ты спас его, — тоном упрека произнес Олсон. — Зачем ты это сделал? — глаза его были яркими и пустыми, как дверные ручки. — Я бы убил тебя, если б мог. Ненавижу тебя. Ты подохнешь, Макфрис. Бог убьет тебя за то, что ты сделал, — его голос тоже был пустым, и Гэррети казалось, что изо рта у него пахнет гнилью. Он зажал рот рукой, чтобы не застонать.
— Иди к черту, — спокойно сказал Макфрис. — Я просто уплатил долг. Мы ведь в расчете, так? — он пошел прочь и скоро был уже всего-навсего одним из ярких пятен вдали.
Дыхание Гэррети восстанавливалось медленно, и он еще долго ждал, что бок ему прорежет внезапная судорога… Но наконец все прошло. Макфрис спас ему жизнь. «Мы в расчете, так?» Так. Они были в расчете.
— Бог покарает его, — повторял Хэнк Олсон с настойчивостью идиота. — Бог убьет его, вот увидите.
— Заткнись, или я тебя сам покараю, — сказал Абрахам. День становился все жарче, и разговоры постепенно умолкли. Толпа немного поредела, когда они отошли от радиуса действия телекамер и микрофонов, но люди продолжали стеной стоять вдоль дороги, сливаясь в единое Лицо Толпы. Это лицо улыбалось, кричало, гримасничало, но никогда не менялось. И никогда не отворачивалось — даже когда Уаймэн опорожнял кишечник. Оно ждало. Гэррети хотел поблагодарить Макфриса, но сомневался, что тому нужна его благодарность. Макфрис шел впереди, уставившись в спину Барковича. Половина десятого. Гэррети расстегнул рубашку, чтобы было не так жарко. Он думал о том, знал ли урод д'Алессио, что ему выпишут пропуск, перед тем, как все случилось. И еще о том, меняет ли знание ощущение человека, когда это с ним происходит.