Он шел вперед, с выпученными глазами и отвисшей челюстью, проталкиваясь сквозь струи дождя. На миг ему показалось, что он видит впереди кого-то знакомого, но в темноте он не мог разобрать черты его лица.
Ах да, это Стеббинс. Гэррети заставил себя идти быстрее и тронул его за плечо. Он очень устал, но больше не боялся. Он был спокоен.
— Стеббинс!
Стеббинс обернулся, и на Гэррети уставились его огромные незрячие глаза. Потом он узнал и вцепился Гэррети в рубашку. Толпа взревела в негодовании, но только Гэррети видел ужас в глазах Стеббинса, ужас и пустоту, и только Гэррети знал, что эта хватка — последняя отчаянная попытка спастись.
— О, Гэррети, — прохрипел он и упал. Рев толпы стал апокалиптическим, превратился в грохот рушащихся гор. Это рев убил бы Гэррети, если бы он его слышал. Но он не слышал ничего, кроме собственного голоса.
— Стеббинс! — позвал он и попытался поднять его. Стеббинс по-прежнему смотрел на него, но страх исчез из его взгляда. Голова его безжизненно откинулась на шее. Он был мертв. Гэррети утратил к нему интерес. Он встал и пошел. Крики заполнили землю, а взлетающие ракеты — небо. Впереди загудел джип. «Идиот, тут же запрещено ездить! Уезжай скорее, не то тебя пристрелят».
В джипе стоял Майор. Рука его была поднята; он был готов выслушать первое желание — любое желание. Приз.
Позади него застрелили уже мертвого Стеббинса, и теперь он остался один на дороге. Майор шел к нему в своих темных очках, скрывающих выражение его глаз.
Гэррети все шел. Но он был не один. Темная фигура по-прежнему была впереди, и по-прежнему он не мог разглядеть лица. Но это явно был кто-то знакомый. Баркович? Колли Паркер? Перси — как-там-его? Кто это?
— Гэррети! — вопила толпа в экстазе. — Гэр-ре-ти! Гэр-ре-ти!
Скрамм? Гриббл? Дэвидсон?
Кто-то положил руку ему на плечо, но Гэррети стряхнул ее.
Темная фигура впереди звала его за собой, звала продолжить путь. Ведь идти еще так далеко!
Руки тянулись к нему, словно прося милостыни. Гэррети шел за темной фигурой.
И когда рука снова легла на его плечо, он невероятным образом нашел в себе силы побежать.
«Кадиллак» Долана
Месть — блюдо, которое лучше есть холодным.
Я ждал и выслеживал его семь лет. Я наблюдал, как он входит и выходит — Долан. Как вплывает в роскошные рестораны с женщиной под руку — каждый раз с другой, всегда в сопровождении двух телохранителей. Как его волосы из сероватого приобретают модный серебристый оттенок, тогда как у меня они просто выпадали, пока я совсем не облысел. Как он регулярно отбывает из Лас-Вегаса на Западное побережье; как возвращается оттуда. Пару раз я наблюдал с боковой дороги, как его «седан девиль» того же цвета, что и шевелюра, проносится по шоссе № 71 в сторону Лос-Анджелеса. Доводилось мне видеть — хоть и не часто, — как он направляется из своего дома в Голливуде на том же сером «кадиллаке» в сторону Лас-Вегаса. Я — школьный учитель. Учителя и опасные преступники не имеют возможности для подобной свободы передвижения — это просто экономическая данность.
Он не знал, что я выслеживаю его, — я никогда не приближался настолько, чтобы он это заметил. Я был осторожен.
Он убил мою жену или подстроил убийство: это все равно, в конце концов. Хотите подробности? От меня их не услышите. Если вам так уж интересно, поднимите старые подшивки газет. Ее звали Элизабет. Она преподавала в той же школе, где и я преподаю по сей день. Она учила первоклассников. Они ее любили. Думаю, некоторые не забыли ее до сих пор, хотя теперь они уже в выпускных классах. Я любил ее и люблю поныне. Она не была красавицей, но весьма хорошенькой. Тихоня, но могла и посмеяться. Я тоскую по ней. По ее карим глазам. Для меня никогда не существовало других женщин. И не будет существовать.
Он выкрутился — Долан. Это все, что вам надо знать. А Элизабет оказалась не там, где положено, и все видела. Она пошла в полицию, а полиция отослала ее в ФБР, и там ее допросили, и она сказала, что да, она даст показания. Они пообещали защитить ее, но то ли поленились, то ли недооценили Долана. Скорее всего, и то, и другое. Как бы там ни было, однажды вечером она села в машину, и динамит, подсоединенный к системе зажигания, сделал меня вдовцом. Он сделал меня вдовцом — Долан.
Свидетелей не было, и его оправдали.
Он вернулся в свой мир, а я в свой. Ему — роскошные апартаменты в Лас-Вегасе, мне — пустая комната. Ему — куча женщин в мехах и вечерних платьях с блестками, мне — полная тишина. Ему — серый «кадиллак» (за эти годы он их сменил четыре раза), мне — старенький «бьюик-ривьера». Ему — седина, мне — лысина.
А я следил.
Я был осторожен — о, да! Крайне осторожен. Я знал, что он такое, на что способен. Я понимал, что он раздавит меня, как червяка, если учует, что я замышляю. Поэтому я соблюдал осторожность.
Три года назад во время летних каникул я сопровождал его (на почтительном расстоянии) в Лос-Анджелес, куда он часто ездил. Он давал приемы на своей роскошной вилле (я наблюдал за сборами и разъездами, укрывшись в безопасной тени в конце квартала, замирая, когда мимо проносились полицейские патрули), а я ночевал в дешевом отеле, где постояльцы включали радио на полную громкость, а напротив располагался стриптиз-бар, огни которого всю ночь отражались в окнах. В те ночи я мечтал о карих глазах Элизабет, мне снилось, что ничего не случилось, и я просыпался в слезах.
Я уже почти утратил надежду.
Его хорошо охраняли, видите ли, даже чересчур хорошо. Он никуда не выезжал без двух вооруженных до зубов горилл, а его «кадиллак» был бронирован и снабжен огромными самозатягивающимися шинами — такие обожают диктаторы в малых неспокойных странах.
Только в последний раз я понял, как это можно сделать, но лишь после очень опасного прокола.
Я последовал за ним в Лас-Вегас, стараясь держаться позади на расстоянии не менее мили, а то и двух-трех. Когда мы пересекали пустыню с запада на восток, его машина иногда казалась солнечным бликом на горизонте, и я думал об Элизабет, о том, как солнце отражалось в ее волосах.
В тот раз я прилично отстал. В середине недели движения на федеральном шоссе № 71 почти не бывает. Когда машин мало, висеть на хвосте очень опасно — это знают даже учителя средней школы. Я проехал оранжевый знак «ОБЪЕЗД ЧЕРЕЗ 5 МИЛЬ» и еще сбросил скорость. На объездах в тех местах транспорт буквально ползет, и я не хотел попадаться на глаза водителю «кадиллака» на пустынном проселке. Следующий знак гласил: «ОБЪЕЗД ЧЕРЕЗ 3 МИЛИ» и ниже: «ВПЕРЕДИ ВЗРЫВЫ — ВКЛЮЧИТЬ РАДИОСВЯЗЬ».
Мне вспомнился фильм, я видел его много лет назад. В этом фильме банда вооруженных грабителей заманила бронированный автомобиль в пустыню, использовав ложные указатели объезда. Когда водитель попался на эту удочку и съехал на грязный проселок (а в пустыне их тысячи — овечьих и скотопрогонных троп и старых военных дорог, которые ведут в никуда), воры убрали знаки, обеспечив полную изоляцию, а потом просто осаждали машину, пока охранники не вышли.
Они перебили охранников.
Я вспомнил. Они перебили охранников.
Я добрался до начала объезда и свернул. Дорога оказалась ужасной, как я и предполагал: грязь по колено, двум машинам не разъехаться, от ухабов мой старый «бьюик» трясся и стонал. «Бьюику» требовались новые амортизаторы, но это роскошь, на которую учителю приходится копить, даже вдовцу, не отягощенному ни детьми, ни увлечениями, если не считать жажды мести.
В сотрясающемся и захлебывающемся в грязи «бьюике» меня осенила идея. Вместо того, чтобы следовать за «кадиллаком» Долана, когда он в следующий раз отправится из Лас-Вегаса в Лос-Анджелес или наоборот, я объеду его — вырвусь вперед. Я устрою ложный объезд, как в кино, завлеку его в безмолвную, опоясанную горами глухомань к западу от Лас-Вегаса. Там я уберу дорожные знаки, как это сделали ребята в фильме…