Вряд ли это будет легко или скоро — возможно, ждать придется годы, а тем временем с Доланом может случиться все, что угодно. Он плохой человек, а у плохих людей жизнь полна опасностей. Четыре разнонаправленных вектора должны сойтись, словно в параде планет: поездка Долана, мои каникулы, национальный праздник и три выходных подряд.
Может быть, годы. А может, и никогда. Но я испытывал абсолютную уверенность, что это обязательно произойдет и что к тому времени я буду готов. И это действительно наступило. Не тем летом, не той осенью и даже не следующей весной. Но в июне прошлого года я открыл «Дорожные знаки Невады» и вот что прочел в «Календаре»: «1 — 22 ИЮЛЯ (предварит.) ФЕДЕРАЛЬНОЕ ШОССЕ 71400 — 472 МИЛИ ЗП».
Трясущимися руками я раскрыл настольный календарь и выяснил, что День независимости 4 июля приходится на понедельник.
Итак, три из четырех векторов сошлись, потому что при такой обширной замене покрытия где-то должен быть устроен объезд.
Но Долан… Как насчет Долана? Как с четвертым вектором?
Насколько я помнил, в прежние годы он трижды ездил в Лос-Анджелес на 4 июля — в праздничные дни в Лас-Вегасе дела идут хуже. Но еще три раза он ездил в другие места — раз в Нью-Йорк, раз в Майами, раз в Лондон, а однажды просто остался в Лас-Вегасе.
Если он поедет…
Как это узнать?
Я долго и тяжело обдумывал, но мне мешали два видения. В первом передо мной представал «кадиллак» Долана, мчащийся на запад по шоссе № 71 в сумерках, отбрасывая за собой продолговатую тень. Я видел, как он проезжает знаки «ВПЕРЕДИ ОБЪЕЗД», последний из которых требовал отключить радиостанции в машинах. Как «кадиллак» пробирается среди брошенной дорожной техники — бульдозеров, грейдеров, фронтальных погрузчиков. Брошенной не просто на ночь, а потому что впереди три выходных дня.
Во втором видении все было точно так же, только отсутствовали знаки объезда.
Отсутствовали потому, что я это сделал.
В последний день занятий я вдруг сообразил, как могу узнать. Я клевал носом, мысли мои витали за миллион миль и от школы, и от Долана, и вдруг я резко выпрямился, столкнув вазу, стоявшую на краю стола (с красивыми пустынными цветами, преподнесенными мне учениками по случаю окончания учебного года), на пол, и она разбилась. Некоторые дети, которые тоже клевали носами, тут же очнулись, и, видимо, что-то в моем лице напугало одного из них, потому что мальчик по имени Тимоти Урих разревелся, и мне пришлось его успокаивать.
«Простыни, — думал я, поглаживая Тимми по головке. — Простыни, подушки, скатерти, серебряная посуда, ковры. Все должно быть как следует. Он захочет, чтобы все было как следует».
Ну, конечно. Порядок в доме — это так же неотъемлемо от Долана, как и серый «кадиллак».
Я улыбнулся, и Тимми Урих ответил мне улыбкой, но не Тимми я улыбался.
Я улыбался Элизабет.
Занятия в том году закончились 10 июня. Двадцать дней спустя я вылетел в Лос-Анджелес. Я взял машину напрокат и остановился в своем всегдашнем дешевом отеле. Каждый из следующих трех дней я ездил в Голливуд и следил за виллой Долана. Я не мог следить постоянно: меня заметили бы. Богачи нанимают специальных людей, чтобы отлавливать слишком любопытных, — те могут представлять опасность.
Вроде меня.
Сначала ничего не происходило. В доме не ощущалось признаков жизни, лужайка не заросла — Боже упаси! Вода в бассейне была, несомненно, чистой и хлорированной. Но все равно чувствовалась пустота — шторы опущены, двор без машин, никто не купался в бассейне, который молодой человек с конским хвостом на затылке чистил каждое утро.
Во мне нарастало ощущение провала. Но я оставался, еще надеясь на последний вектор.
Двадцать девятого июня, когда я уже почти приговорил себя к еще одному году слежки, и ожидания, и утренних пробежек, и работы на погрузчике у Харви Блокера (если, конечно, он снова меня возьмет), к воротам виллы Долана подъехала синяя машина с надписью «ЛОС-АНДЖЕЛЕС. ОХРАННЫЕ УСЛУГИ». Человек в форме вышел и отпер ворота ключом. Он загнал машину внутрь и оставил за углом виллы. Затем закрыл створки ворот и снова запер.
Хоть что-то новое. Я ощутил слабый проблеск надежды.
Я отъехал, заставил себя почти два часа туда-сюда гонять машину, затем вернулся, остановившись на сей раз не у подножия холма, а наверху. Минут пятнадцать спустя к вилле Долана подъехал синий фургон. На боку его виднелась надпись большими буквами: «БОЛЬШОЙ ДЖО. УБОРКА». У меня учащенно забилось сердце. Я наблюдал в зеркало заднего вида и хорошо помню, как мои руки вцепились в руль взятой напрокат машины.
Из фургона появились четыре женщины — две белые, одна черная, одна мексиканка. Все в белых передниках, как официантки, но, разумеется, не официантки, а уборщицы.
Охранник вышел, когда одна из них позвонила у калитки, и отпер ее. Они поболтали впятером, пересмеиваясь. Охранник попытался облапить одну из них, и та, смеясь, шлепнула его по руке.
Другая женщина села за руль и вывела фургон на площадку. Остальные направились к дому, щебеча друг с другом, пока охранник отпирал и запирал ворота.
Пот заливал мое лицо; мне казалось, будто меня намазали солидолом. Сердце бешено колотилось.
Женщины уже исчезли из поля зрения. Я рискнул выглянуть через окно.
Задняя дверь фургона оказалась распахнутой. Одна из приехавших несла большую охапку простыней, другая — полотенца, третья тащила пару пылесосов.
Они гуськом потянулись к двери, и охранник впустил их внутрь.
Я отъехал; меня била такая дрожь, что я едва мог управлять машиной.
Дом открывают. Он приедет.
Долан не менял свой «кадиллак» каждый год — подходил к концу трехлетний срок службы серого «седана девиля», в котором он ездил в том июне. Я точно знал его размеры. Я написал запрос на фирму «Дженерал моторе», представившись исследователем. Мне выслали инструкцию по эксплуатации и спецификации на модель того года. И даже вернули вложенный мною конверт с оплаченным ответом. Крупные фирмы всегда учтивы, даже когда дела у них идут не лучшим образом.
Потом я дал три параметра — максимальную ширину «кадиллака», максимальную высоту и максимальную длину — своему приятелю, который преподает математику в вредней школе Лас-Вегаса. Я вам уже говорил, что готовился к этому, и подготовка моя была отнюдь не только физической.
Я представил ему свою задачу как чисто гипотетическую. Я, мол, хочу написать научно-фантастический рассказ, и мне нужно, чтобы цифры выглядели убедительно. Даже изложил ему обрывки сюжета — я сам поражаюсь своей изобретательности.
Приятель захотел уточнить, с какой скоростью будет двигаться мой разведывательный корабль пришельцев. Такого вопроса я не ожидал и спросил, неужели это так важно.
— Конечно, важно, — ответил он. — Очень важно. Если ты хочешь, чтобы разведчик в твоем рассказе угодил точно внутрь ловушки, ее размеры должны быть строго выдержаны. Теперь ты мне даешь пять метров на полтора.
Я раскрыл было рот, чтобы объяснить, что это не точная цифра, но он поднял руку.
— Просто приблизительно, — пояснил он. — Помогает рассчитать траекторию спуска.
— Чего-чего?
— Траекторию спуска, — повторил он, и я похолодел. В такое выражение человек, снедаемый жаждой мести, может влюбиться. Эдакое темное, зловеще накатывающее звучание. Траектория спуска.
Я-то был уверен, что, если вырою могилу такой величины, чтобы «кадиллак» поместился в ней, то он действительно там поместится. Приятель показал мне, что, прежде чем послужить могилой, она должна сработать как ловушка.
Важна и форма сама по себе, сказал он. Щель, которую я представлял, могла и не сработать — более того, вероятность того, что она не сработает, гораздо больше.