Реанимационная была выложена водянисто-зеленой плиткой.
— Я жив? — простонал я.
Фельдшер рассмеялся:
— О, да. — Он коснулся моей брови — брови, которая занимала всю верхнюю часть головы. — Ну и ожог же у вас! Боже милостивый! Болит или вы еще не отошли?
— Еще под наркозом, — ответил я. — Я что-нибудь болтал?
— Да, — сообщил он.
Я весь похолодел. До мозга костей.
— Что я говорил?
— Вы говорили: «Тут темно. Выпустите меня!» — И снова рассмеялся.
— Ну-ну, — сказал я.
Его так никогда и не нашли — Долана.
Была буря. Мое счастье — буря. Я уверен, что знаю, в чем дело, хотя, как вы понимаете, никогда не пытался проверить.
ЗП — помните? Они производили замену покрытия. Буря почти целиком занесла участок шоссе № 71, закрытый из-за объезда. Когда они вернулись на работу, они не стали убирать сразу все заносы, а только по мере продвижения вперед, — а зачем иначе? Движение им не мешало. Поэтому они одновременно сметали песок и снимали старое покрытие. А если оператор бульдозера и заметил, что занесенный песком асфальт на одном участке — метров пятнадцать длиной — ломается под лезвием его лопаты на куски правильной, почти геометрической формы, то он никому об этом не сказал. Может, он был в подпитии. Или просто размечтался о том, как вечером пойдет гулять со своей красоткой.
Потом самосвалы навалили кучи гравия, за ними пришли разбрасыватели и катки. После этого появились громадные асфальтовозы с широкими раструбами сзади и запахом горячей смолы, так похожей на расплавленный столярный клей. А когда засох свежий асфальт, пошла разметочная машина, водитель которой под большим брезентовым тентом поминутно оглядывается назад, чтобы убедиться, что прерывистая желтая черта проходит идеально прямо, и ему невдомек, что он проезжает над серым «кадиллаком» с тремя людьми внутри, он понятия не имеет, что в глубине находятся рубиновое кольцо и золотой «ролекс», который, возможно, еще идет.
Над обыкновенным «кадиллаком» одна из этих тяжелых машин обязательно провалилась бы — просела, хрустнула, и набежала бы толпа поглядеть, что — или кого — нашли. Но это был скорее танк, чем автомобиль, и сама предусмотрительность Долана пока что не дает его найти.
Рано или поздно «кадиллак», конечно, осядет под весом проходящего транспорта, и водитель следующей машину увидит большой провал в западной полосе трассы, сообщит в дорожное управление, и начнется новая ЗП. Но если работники управления сами не будут свидетелями и не заметят, что большой вес проезжавшего грузовика вызвал сжатие какого-то полого предмета под полотном дороги, они скорее всего решат, что «болотная дыра» (так они это называют) вызвана то ли морозом, то ли обвалившимся соляным куполом, а то и землетрясением. Залатают дыру, и жизнь пойдет дальше.
Его объявили безвестно отсутствующим — Долана.
Мало кто проливал слезы.
Обозреватель «Лас-Вегас сан» предположил, что он играет в домино или плавает в бассейне вместе с покойным гангстером Джимом Хоффа.
Может, он и недалек от истины.
Со мной все в порядке.
Спина у меня почти не болит. Мне строго запрещено поднимать тяжести весом больше пятнадцати килограммов, но у меня в этом году замечательный третий класс, и все, что нужно, у меня есть.
Я несколько раз проезжал по этому участку шоссе в своей новой машине «акура». Раз даже остановился, вышел и (осмотревшись по сторонам, не едет ли кто) пописал как раз на том самом месте. Но вышло совсем немного, хотя пузырь был переполнен, а на дальнейшем пути я не отрывался от зеркала заднего вида: почему-то я вбил себе в голову, что он вот-вот встанет за моей спиной, с кожей, высохшей до цвета лимонной корки и натянутой на черепе, как у мумии, с волосами, засыпанными песком, сверкая глазами и часами «ролекс».
Это был последний раз, когда я ездил по шоссе № 71. Теперь, если мне надо на запад, я пользуюсь автострадой штата.
А Элизабет? Как и Долан, она замолчала. Для меня это большое облегчение.
Посвящение
За углом, поодаль от швейцаров, лимузинов, такси и вращающихся дверей главного входа в один из старейших и крупнейших отелей Нью-Йорка — «Пале», есть другой вход — маленький, ничем не отмеченный и ничем в общем не примечательный.
Однажды утром Марта Роузволл вошла в него в четверть восьмого с широкой улыбкой на лице и с простенькой синей холщовой сумкой в руке. Сумка была самая что ни на есть обыкновенная, чего нельзя сказать об улыбке. Она была довольна работой — место главной горничной на десятом, одиннадцатом и двенадцатом этажах «Пале» кому-то может показаться неинтересным и малооплачиваемым, но для женщины, которая провела детство в Бабилоне, штат Алабама, и носила платья, сшитые из мешков из-под муки и риса, оно выглядело привлекательным и оплачиваемым весьма неплохо. Но кем бы человек ни работал — механиком или кинозвездой, — обычным утром он приходит на свое место с обычным выражением на лице; на нем написано: «Я еще толком не проснулся», и ничего более. Для Марты Роузволл, однако, это утро было не совсем обычным.
Необычное для нее началось вчера под вечер, когда она вернулась домой и нашла долгожданную бандероль, присланную сыном из Огайо. Этой ночью она спала урывками — то и дело вскакивала и проверяла, не сон ли это и не исчезло ли то, что пришло. Наконец она уснула с той вещью под подушкой, словно невеста с кусочком свадебного пирога.
Теперь Марта открыла своим ключом маленькую дверь за углом от главного входа и поднялась по трем ступенькам в длинный коридор, выкрашенный зеленой краской и уставленный тележками для белья. Они были доверху набиты свежевыстиранным и выглаженным постельным бельем. Коридор был полон этим запахом чистоты, который в сознании Марты как-то странно ассоциировался с запахом свежевыпеченного хлеба. Откуда-то доносился слабый отзвук музыки из автомата, но Марта обращала на него не больше внимания, чем на гудение служебных лифтов или звон посуды на кухне.
В середине коридора была дверь с табличкой «ГЛАВНЫЕ ГОРНИЧНЫЕ». Она зашла, повесила пальто и оказалась в большом помещении, где главные — их было всего одиннадцать — пили кофе, решали вопросы снабжения и пытались одолеть бесконечные горы бумаг. Позади этого помещения с огромным столом, доской объявлений во всю стену и вечно переполненными пепельницами находилась раздевалка. Стены ее были выложены зелеными стеклоблоками. Там были скамьи, шкафчики и две длинные штанги с накрепко приваренными вешалками.
Дверь в дальнем конце раздевалки вела в душевую. Она распахнулась, и в облаке горячего пара появилась Дарси Сагамор в пушистом купальном халате. Увидев сияющее лицо Марты, она с радостным смехом бросилась обнимать ее.
— Пришло, да? — воскликнула она. — Ты получила! У тебя на лице написано! Да, сэр, да, мэм!
Марта и не подозревала, что собирается заплакать, — слезы сами навернулись на глаза. Она обняла Дарси, уткнувшись лицом в ее влажные черные волосы.
— Все в порядке, дорогая, — приговаривала Дарси. — Успокойся.
— Просто я так горжусь им, Дарси, — так чертовски горжусь.
— Конечно. Поэтому ты плачешь, и это прекрасно… но я хочу посмотреть, как только ты перестанешь. — Она усмехнулась. — Хотя нет, подержи при себе. А то ты в таком состоянии, что можешь мне выколоть глаза.
Итак, с почтительностью, приличествующей святой реликвии (каковой, по мнению Марты, он и был), она извлекла первый роман своего сына из синей холщовой сумки. Она обернула его в папиросную бумагу и прикрыла своим коричневым нейлоновым халатом. Теперь она осторожно сняла бумагу так, чтобы Дарси могла видеть сокровище.
Дарси внимательно осмотрела обложку, на которой были изображены три морских пехотинца — один из них с забинтованной головой, — которые, паля из винтовок, штурмовали высоту. Название пламенно-оранжевыми буквами гласило: «Сияние славы». А внизу страницы: «Роман. Питер Роузволл».
— Ладно, это хорошо, это чудесно, а теперь покажи мне другое! — сказала Дарси тоном женщины, которая спешит покончить с просто интересным и перейти к самому интересному.