Я собралась вынести грязное белье обычным путем — в коридор через дверь спальни. Самое первое, чему я научилась, когда стала работать в отеле, — это то, что ни в коем случае нельзя выносить грязное белье через гостиную люкса. Потом вернулась туда, где он сидел. Я хотела сказать ему, что уберу в гостиной позже, когда он закончит работу. Но увидев, что он делает, я остолбенело уставилась на него, стоя в дверях.
Он бегал по комнате так быстро, что его желтая пижама обкрутилась вокруг ног. Пальцами обеих рук он вцепился себе в волосы и зверски терзал их. Он походил на спятившего математика с карикатуры. Глаза его горели каким-то диким огнем. Сначала я подумала, что он видел то, что я делала, и это привело его в такой ужас, что он тронулся.
Оказалось, что ко мне это не имеет никакого отношения… по крайней мере, он так считал. Это единственный раз, когда он разговаривал со мной на другие темы, кроме как принести бумаги, добавить еще подушку или починить кондиционер. Он говорил со мной, потому что должен был выговориться. С ним что-то случилось — очень важное — и ему надо было выговориться, иначе он спятит.
— У меня голова раскалывается, — сообщил он.
— Очень жаль, мистер Джефферис, — посочувствовала я. — Могу принести аспирин…
— Нет, — ответил он. — Не в том дело. Это идея. Вроде я пошел ловить окуней, а попался тунец. Я же зарабатываю книгами, знаете ли. Художественными.
— Да, сэр, мистер Джефферис, — я читала две ваши книги, и они мне очень понравились.
— Да ну, — удивился он и посмотрел так, будто это я спятила. — Что ж, очень рад, что вы мне это сказали. Я сегодня проснулся, и мне пришла идея.
«Да, сэр, — подумала я про себя, — вам пришла идея, такая свежая и горячая, что вы ею залили всю простыню. Но ее там больше нет, так что можете не беспокоиться». Я едва удержалась, чтобы громко не рассмеяться. Только, Дарси, я думаю, он и этого не заметил бы.
— Я заказал завтрак, — он указал на ресторанную тележку у двери, — и, пока ел, обдумывал эту маленькую идею. Я думал, что может получиться рассказ. Есть такой журнал, знаете ли… «Нью-Йоркер»… впрочем, неважно. — Он не собирался объяснять какой-то негритянке, что такое журнал «Нью-Йоркер».
Дарси ухмыльнулась.
— Но пока я доел завтрак, она уже тянула на повесть. А потом… когда я начал обсасывать кое-какие мысли… — Он издал пронзительный смешок. — Такие идеи приходят раз в десять лет. А могут и никогда не прийти. Как вы думаете, могут два близнеца — духовных, не физических, — воевать по разные стороны rio время второй мировой войны?
— Ну, вряд ли на Тихом океане, — пробормотала я. В другой раз вряд ли я осмелилась бы вообще с ним разговаривать, Дарси, — я бы просто стояла, раскрыв рот. Но я все еще чувствовала себя за стеклянной стеной или как после укола новокаина у зубного врача.
Он захохотал, будто это была самая остроумная шутка, и сказал:
— Ха-ха! Да нет, не там, там этого не могло быть, а вот в Европе вполне возможно. И они могли бы сойтись лицом к лицу в Арденнах.
— Ну, может быть… — начала я, но тут он опять забегал по гостиной, теребя волосы, отчего они приобретали все более дикий вид.
— Понятно, что звучит, как мелодрама в духе «Орфей спускается в ад», — бормотал он, — как дурацкие какие-нибудь «Под двумя знаменами» или «Армадейл», но сам принцип близнецов… если его рационально объяснить… а я вижу, как… — Он резко обернулся ко мне. — Будет тут драматический эффект?
— Да, сэр, — ответила я. — Все любят истории о братьях, которые не знают, что они братья.
— Конечно, любят, — продолжал он. — И вот что я еще скажу, — тут он остановился, и его лицо приняло хитрое выражение. Хитрое-то хитрое, но мне все было предельно ясно. Походило на то, что он начинает осознавать, что делает глупость, будто человек, который намазал лицо кремом для бритья и поднес к нему электробритву. Он обсуждал с черной горничной свою, может быть, самую блестящую идею — с черной горничной, которая, наверное, считает лучшим в мире романом «Конец ночи». Он забыл, как я сказала, что читала две его книги…
— Или решил, что это уловка с целью выманить побольше чаевых, — пробурчала Дарси.
— Да, это вполне укладывается в его понимание природы человека. Как бы там ни было, это выражение означало, что до него дошло, с кем он разговаривает, только и всего.
— Думаю, мне придется остаться здесь подольше, — сказал он. — Скажите портье, пожалуйста. — Он снова забегал и зацепил ногой ресторанную тележку. — И заберите отсюда эту вонючую штуку, ладно?
— Может, мне позже вернуться и… — начала я.
— Да, да, да, — ответил он, — позже приходите и делайте что хотите, но сейчас будьте хорошей девочкой и заберите отсюда все это… и сами убирайтесь.
Я так и сделала и испытала самое большое в жизни облегчение, когда за мной закрылась дверь гостиной. Я покатила тележку по коридору. Он брал на завтрак сок и ветчину с вареными яйцами. Я уже далеко отошла, когда заметила на его тарелке еще и гриб, отодвинутый в сторону вместе с последним яйцом и объедком ветчины. Я посмотрела на это, и в голове у меня просветлело. Я вспомнила тот гриб, что она — старуха Делорм — дала мне в пластиковой коробочке. Вспомнила впервые с того дня. Вспомнила, как нашла его в кармане платья и куда положила. Тот, что на тарелке, выглядел точно так же — сморщенный и слегка подсушенный, больше похожий на поганку, такой, что им можно здорово отравиться.
Она пристально посмотрела на Дарси.
— Он его тоже ел. Съел больше половины.
За столом в тот день дежурил мистер Бакли, и я сказала ему, что мистер Джефферис подумывает остаться еще. Мистер Бакли ответил, что не видит в этом большой проблемы, хотя мистер Джефферис собирался съезжать сегодня после обеда.
Потом я спустилась в кухню, которая обслуживала номера, и поговорила с Беделией Ааронсон — ты, наверно, помнишь ее, — я спросила, не видела ли она тут кого-то постороннего. Беделия ответила, что не понимает, о чем речь, но она никого не видела. Она спросила: «А зачем это тебе, Марти?», а я заявила, что не могу сказать. Она сказала, что никого не было, даже того мужчины из отдела снабжения, который ухаживает за новенькой девушкой.
Я продолжала приставать, и она уступила: «Ну, разве что какая-то старая негритянка».
Я посмотрела ей в глаза и спросила, как выглядела та старуха.
— Ну, — ответила Беделия, — скорее всего, она зашла с улицы в поисках туалета. Такое у нас бывает. Негры иногда не спрашивают, потому что боятся, что обслуга вышвырнет их, даже если они прилично одеты… и, как тебе известно, они так и делают. Как бы там ни было, эта бедная старушка забрела сюда… — Она замолчала и тревожно взглянула на меня: — Что с тобой, Марта? Ты вот-вот упадешь в обморок!
— Я не собираюсь падать в обморок, — сказала я. — Что она здесь делала?
— Просто бродила, присматриваясь к тележкам, будто не понимала, куда попала, — ответила она. — Бедняжка! Ей не меньше восьмидесяти. Вид такой, будто сильный ветер занес ее высоко в небо, как воздушный змей… Марта, пройди сюда и сядь. Ты похожа на портрет Дориана Грея в том фильме.
— Как она выглядела? Скажи!
— Я же тебе сказала — старая. Они для меня все на одно лицо. Эта отличалась только шрамом на лице. Во всю щеку и лоб…
Дальше я не слышала, потому что действительно упала в обморок.
Меня отпустили домой раньше, и только дома у меня появилось то же желание плеваться и страшная жажда, и, скорее всего, меня вывернуло бы наизнанку, как вчера. Но на этот раз я просто села у окна, смотрела на улицу и разговаривала сама с собой.
То, что она со мной сделала, было не просто гипнозом; теперь я это уже знала. Это было посильнее гипноза. Я еще не была уверена, что признаю колдовство, но что-то она со мной действительно сделала, и что бы это ни было, мне придется с этим считаться. Я не могла ни уйти с работы, ни бросить мужа, явно ни на что не годного, тем более что предвиделся ребенок. Я даже не могла просить, чтобы меня перевели на другой этаж. За год-другой до того могла бы, но тогда ходили слухи, что меня сделают помощником главной горничной десятого-двенадцатого этажей, а это означало прибавку к зарплате. Более того, это означало, что меня скорее всего возьмут обратно после родов.