У моей мамы была поговорка: «Чего не стереть, то придется стерпеть». Я подумывала пойти к этой старухе и попросить ее снять чары, но уже понимала, что ничего не выйдет — она вбила себе в голову, что то, что она делает, лучший вариант для меня, а я крепко усвоила одну вещь в этом мире, Дарси, — никогда нельзя надеяться переубедить человека, если он уверен, что помогает тебе.
И вот я сидела, обдумывая все это и глядя на улицу, где сновали люди, и отключилась. Это продолжалось минут пятнадцать, не больше, но, придя в себя, я поняла кое-что еще. Старуха хотела, чтобы я продолжала делать то, что сделала уже дважды, а это было невозможно, если бы Питер Джефферис вернулся в Бирмингем. Поэтому она проникла на кухню и положила тот гриб на его тележку, он поел его, и ему пришла эта идея. Роман действительно вышел потрясающий — он назывался «Парни в тумане». Именно о том, о чем он говорил мне в тот день — братья-близнецы, один американский солдат, другой немецкий, и они встречаются в Арденнах. Он вышел самым большим тиражом из всех его романов.
Она помолчала и добавила:
— Это я узнала из некролога.
Он оставался еще неделю. Каждый день, когда я входила, он сидел за столом в гостиной и писал в одном из своих желтых блокнотов, даже не переодев пижаму. Каждый день я спрашивала его, не зайти ли мне позже, а он говорил мне, чтобы я убирала в спальне, только тихо. Каждый день я говорила себе, что сегодня больше не буду делать этого, и каждый день это было на простыне, еще свежее, и каждый день все молитвы и обещания, которые я давала себе, улетали в окно, и я снова делала это. Здесь даже не было борьбы с искушением до пота и дрожи; просто закроешь глаза на минутку — и готово. Да, и каждый день, как только я входила, он хватался за голову, будто не давая ей развалиться. Ну и пару мы составляли! Ему бы мои утренние страдания, мне бы его ночные труды!
— Как это? — спросила Дарси.
— Ночью я действительно мучилась из-за того, что делаю, и плевалась, и пила воду, пару раз даже вырвала.
Миссис Паркер так приставала с вопросами, что я наконец призналась ей, что беременна, но не хочу говорить мужу, пока не будет подтверждения.
Джонни Роузволл был самовлюбленный сукин сын, но думаю, даже он заподозрил бы, что со мной что-то не так, если бы не был слишком занят своим делом — ограблением винного магазина, которое он замышлял с дружками. Я-то, конечно, об этом не знала; я просто была довольна, что он держится подальше от меня. Хоть это немного облегчало мне жизнь.
А потом я однажды зашла в 1163-й, и Джеффериса там не было. Он собрал вещички и вернулся в Алабаму писать свою книгу и вспоминать о своей войне. О, Дарси, я не могу тебе описать свою радость! Я чувствовала себя, как Лазарь, вернувшийся к жизни. Этим утром мне показалось, что все еще может кончиться благополучно, как в романе, — я скажу Джонни о ребенке, и он исправится, бросит наркотики и найдет нормальную работу. Он будет хорошим мужем мне и хорошим отцом моему сыну — я уже была уверена, что будет мальчик.
Я зашла в спальню Джеффериса и увидела, что белье, как всегда, перекручено, одеяла, сброшенные в дальний угол кровати, сбились в тугой узел. Я подошла к постели, как во сне, и потянула простыню. Я думала: «Ладно, если я должна… но это в последний раз».
Оказалось, что последний раз уже был. На этой простыне не оказалось никаких следов его жизнедеятельности. Какие бы чары старая колдунья ни навела на нас, они кончились. «И хорошо, — подумала я. — У меня будет ребенок, у него будет книга, и мы оба избавились от ее колдовства. И плевать мне на истинного отца, если Джонни будет хорошим отцом тому, кого я ношу».
— В тот же вечер я сообщила Джонни, — сказала Марта и сухо добавила: — Он не выразил восторга, как тебе, видимо, известно.
Дарси кивнула.
— Двинул меня шваброй раз пять, а потом, когда я плакала в углу, стоял надо мной и кричал: «Ты что, спятила? Нет у нас никакого ребенка! Совсем сдвинулась баба!» Повернулся и ушел.
Я лежала, думала о первом выкидыше и боялась, что в любую минуту опять начнутся боли и все повторится. Думала, о том, как мама писала мне, чтобы я убиралась отсюда, пока он не отправил меня в больницу, а Кисеи прислала автобусный билет и написала помадой: «УЕЗЖАЙ СРАЗУ». И когда я убедилась, что выкидыша не будет, я встала с намерением собрать вещички и уматывать к черту — сразу же, пока он не вернулся. Но не успела я открыть шкаф, как опять подумала о Мамаше Делорм. Я вспомнила, что сказала ей, что собираюсь уйти от Джонни, а она мне ответила: «Он от тебя уйдет. Ты его проводишь, и все. Держись, женщина. Будет немного денег. Ты думаешь, он сделал ребенка, но это совсем не он».
Казалось, будто она присутствует здесь и указывает мне, чем заняться и что делать. Я действительно полезла в шкаф, но совсем не за своими вещами. Я порылась и кое-что откопала в том самом проклятом пальто, где раньше нашла пузырек с героином. Это было его любимое пальто, и в нем действительно можно было найти все, что нужно, чтобы понять, кто такой Джонни Роузволл. Оно было очень яркое… дешевое на вид. Я его терпеть не могла. На этот раз наркотики мне не попались. В одном кармане оказалась огромная бритва, в другом — маленький дешевый пистолет. Я достала пистолетик, посмотрела на него, и меня снова охватило то же чувство, что в спальне Джеффериса, — словно я делаю что-то, еще не пробудившись от глубокого сна.
Я прошла в кухню с пистолетом в руке и положила его на полочку над плитой. Потом открыла шкафчик над раковиной и порылась в углу среди специй и чая. Сначала я не могла найти то, что старуха дала мне, и меня охватил неизбывный, до полного оцепенения ужас — я испугалась, как можно пугаться только во сне. Потом нащупала ту самую пластиковую коробочку и вынула ее.
Я открыла ее и достала гриб. Он был противный на ощупь — слишком тяжелый для своих размеров и теплый. Будто держишь что-то живое, что еще не совсем умерло. Помнишь, что я делала в спальне у Джеффериса? Так вот, лучше бы я еще двести раз сделала это, чем снова взяла в руки этот гриб.
Я держала его в правой руке, а в левую взяла этот пистолетик 32-го калибра. Потом изо всех сил сжала кулак и почувствовала, как гриб хлюпает у меня под пальцами, и раздался звук… я знаю, в это невозможно поверить… но он как бы вскрикнул. Ты можешь поверить?
Дарси медленно покачала головой. Она не знала точно, верит она или нет, но наверняка знала одно: она не хочет верить.
— Вот и я не верю. Но звук был очень похожий. И в другое ты не поверишь, но я верю, потому что видела: из него потекла кровь. Из гриба текла кровь. Ручеек стек у меня по пальцам прямо на пистолет. Но кровь исчезла сразу, как только попала на ствол.
Потом я остановилась. Я разжала кулак, ожидая, что там полно крови, но там был только гриб, весь сморщенный, с вмятинами от пальцев. Ни на грибе, ни на моей руке, ни на пистолете никакой крови не было. И едва я подумала, что ничего не сделала, а просто сплю наяву, как эта чертова штука задергалась у меня в руке. Я посмотрела туда, и какое-то мгновение она вообще не показалась грибом — она выглядела как крохотный пенис, еще живой. Я вспомнила, как у меня по руке текла кровь, когда я сжимала его, и подумала о словах старухи: «Всякого ребенка, которого зачинает женщина, мужчина выстреливает из собственного клюва, девочка». Оно снова задергалось — абсолютно точно, я тебе говорю, — и я взвизгнула и бросила его в мусорное ведро. Тут я услышала, как Джонни топает по лестнице, схватила его пистолет, побежала в спальню и положила обратно в карман пальто. Потом залезла в постель одетая, даже не сняв туфли, и натянула одеяло до подбородка. Он зашел, и видно было, что он настроен поскандалить. В руке у него была выбивалка для ковров. Не знаю, где он ее взял, но ясно было, что он собирается делать.