— Никакого ребенка не будет, — сказал он. — Иди сюда.
— Нет, — ответила я, — ребенка не будет. Тебе уже не нужна эта штука, положи ее. Ты уже позаботился о ребенке, безмозглое дерьмо.
Я знала, что рискую, обзывая его такими словами, но решила, что они заставят его поверить мне, и так и вышло. Вместо того чтобы бить меня, этот здоровенный кретин весь расплылся в ухмылке. Говорю тебе, я никогда его так не презирала, как тогда.
— Вышел? — спросил он.
— Вышел, — сказала я.
— Куда он делся? — спросил он.
— А как ты думаешь? — сказала я. — Наверно, плывет по Ист-ривер.
Он подошел ко мне и попытался поцеловать, Господи прости. Поцеловать меня! Я увернулась, и он ударил меня подбородком в темя, но не больно.
— Вот увидишь, мне лучше знать, — сказал он. — Потом будет время и для детей.
Он снова ушел. Следующей ночью он с дружками пытался ограбить винный магазин, и пистолет взорвался у него в руках и убил его.
— Думаешь, ты заколдовала пистолет, так, что ли? — спросила Дарси.
— Нет, — спокойно произнесла Марта. — Она заколдовала… моими руками, так сказать. Она видела, что я сама не справлюсь, вот и заставила меня решить эту проблему.
— Но ты же считаешь, что пистолет был заколдован.
— Не просто считаю, — тихо возразила Марта.
Дарси пошла в кухню выпить воды. У нее вдруг пересохло во рту.
— Вот и все, в общем, — продолжала Марта, когда та вернулась. — Джонни погиб, а я родила Пита. Только когда я уже не могла работать перед родами, я узнала, сколько у меня друзей. Если бы я знала раньше, может быть, я бы раньше ушла от Джонни… а может быть, и нет. Никто не может предвидеть, что произойдет в этом мире, что бы мы ни думали или говорили.
— Но это еще не все? — спросила Дарси.
— Есть еще две вещи, — сказала Марта. — В общем-то мелочи.
«Но не похоже, чтобы она считала их мелочами», — подумала Дарси.
— Я снова пошла к Мамаше Делорм, когда Питу уже было четыре месяца. Я не хотела, но пошла. У меня был конверт с двадцатью долларами. Я не могла себе позволить такой расход, но каким-то образом знала, что это ее деньги. Было темно. Ступеньки казались еще уже, чем в прошлый раз, и чем выше я поднималась, тем сильнее ощущались ее запахи: полусгоревших свечей, и высохших обоев, и чая, который отдавал корицей.
В последний раз у меня появилось это ощущение, будто я что-то делаю во сне — словно за стеклянной стеной. Я подошла к ее двери и постучала. Ответа не было, и я постучала снова. Опять тишина, я опустилась на колени и просунула конверт под дверь. И ее голос донесся прямо из-за двери, будто она по ту сторону тоже стала на колени. Я в жизни так не пугалась, как тогда, когда услышала этот сухой старческий голос сквозь щель под дверью, — он шел будто бы из могилы.
— Он вырастет хорошим мальчиком, — говорила она. — Как отец. Как истинный отец.
— Я вам кое-что принесла, — сказала я. Я едва различала собственный голос.
— Просунь его в щель, милочка, — прошептала она. Я подтолкнула конверт, а она утащила его на свою сторону. Я услышала, как она вскрывает конверт, и осталась ждать. Просто ждать.
— Тут хватит, — прошептала она. — Иди отсюда, деточка, и больше никогда не приходи к Мамаше Делорм, слышишь?
Я вскочила на ноги и побежала прочь что есть духу.
Марта подошла к книжному шкафу и достала книгу в твердом переплете. Дарси была поражена сходством между оформлением этой книги и романа Питера Роузволла. Это было «Сияние неба» Питера Джеффериса, и на обложке были нарисованы двое солдат, штурмующих вражеский дот. Один из них держал гранату, другой стрелял из винтовки М-1.
Марта порылась в своей холщовой сумке, достала книгу сына, развернула бумагу, в которую она была обернута, и благоговейно положила рядом с книгой Джеффериса. «Сияние неба» — «Сияние славы». Сравнение напрашивалось само собой.
— Вот книга того, — оказала Марта.
— Да, — неуверенно произнесла Дарси. — Действительно похожи. А как насчет содержания? Разве они…
Она растерянно запнулась и искоса взглянула на Марту. С облегчением она обнаружила, что Марта улыбается.
— Ты хочешь спросить, не списал ли мой сын книгу этого подонка? — спросила Марта без всякой враждебности.
— Нет! — воскликнула Дарси с излишней горячностью.
— Общего у них только то, что обе книги о войне, — сказала Марта. — Они различаются, как… ну, как различаются черный и белый. Но и в той, и в другой как бы рассеяно… что-то неуловимое. Это тот солнечный свет, о котором я говорила, — это ощущение, что мир гораздо лучше, чем кажется, особенно людям, которые слишком хитры, чтобы быть добрыми.
— А разве не может быть, что твой сын вдохновлялся Питером Джефферисом… он читал его книги в колледже и…
— Конечно, — ответила Марта. — Думаю, что мой Питер читал Джеффериса — скорее всего, это так, хотя бы потому, что подобное тянется к подобному. Но есть кое-что еще, что объяснить потруднее.
Она взяла в руки роман Джеффериса, задумчиво подержала его, а потом взглянула на Дарси.
— Я купила эту книгу примерно через год после рождения сына, — продолжала она. — Тираж еще только печатался, и магазин заказал пробную партию. Когда Джефферис приехал в очередной раз, я набралась смелости и попросила у него автограф. Я думала, он рассердится из-за такой просьбы, но он лишь немного удивился. Смотри сюда.
Она раскрыла форзац «Сияния неба».
Дарси прочла то, что там было напечатано, и у нее все смешалось в голове. «Посвящаю эту книгу своей матери, АЛТЕЕ ДИКСМОНТ ДЖЕФФЕРИС, лучшей женщине которую я знал». А ниже Джефферис написал чернилами, которые уже почти выцвели: «Марте Роузволл, которая убирает мой бардак и никогда не жалуется». Потом роспись и дата: «август 1961».
Слова в рукописном посвящении сперва показались ей оскорбительными… потом жуткими. Но не успела она обдумать это, как Марта раскрыла книгу своего сына, «Сияние славы», тоже на форзаце и положила рядом с книгой Джеффериса. Дарси снова прочла печатный текст: «Посвящаю эту книгу своей матери МАРТЕ РОУЗ-ВОЛЛ. Мама, без тебя я бы этого не сделал». И ниже фломастером: «И это правда. Я люблю тебя, мама! Пит».
Но она не читала эту надпись — она просто рассматривала ее. Глаза ее перебегали с одной книги на другую, и обратно, с надписи, сделанной в августе 1961 года, на другую, сделанную в апреле 1985-го.
— Видишь? — тихо спросила Марта.
Дарси кивнула. Она видела.
Тонкий, с наклоном, слегка старомодный почерк был совершенно одинаков в обоих случаях… как и тексты посвящений, с небольшими вариациями. Только тон рукописных посвящений различался так же четко, как различаются черный и белый.
Кроссовки
Джон Телл уже с месяц работал в студии Табори, когда впервые увидел кроссовки. Студия находилась в здании, которое когда-то называлось Мьюзик-сити и во времена раннего рок-н-ролла и ритм-энд-блюза конца сороковых пользовалось немалой славой. В те времена вряд ли кто осмелился бы появиться в кроссовках внутри здания. Однако те дни миновали вместе с богатыми продюсерами в отутюженных брюках и туфлях из змеиной кожи. Теперь кроссовки были в Мьюзик-сити чуть ли не форменной обувью, и когда Телл впервые заметил эти, у него не возникло никаких отрицательных эмоций в адрес их владельца. Кроме одной: сменил бы обувку. Эта когда-то была белой, но, судя по виду, было это в незапамятные времена.