Краешком глаза Телл заметил, что Джорджи бочком, вприпляску, выскользнул из студии.
— Но смотри, Пол, если ты поставишь эквалайзер чуть ниже…
— Эквалайзер тут не при чем…
— Заткнись и послушай минуточку, — Телл, который никому другому на земле не смог бы так сказать, чуть стронул рычажок с места. Дженнингс прекратил декламацию и прислушался. Он что-то спросил. Телл ответил. Потом он задал вопрос, на который Телл ответить не мог, но Дженнингс ответил сам, и вдруг они открыли целый спектр возможностей в песне «Ответил тебе — ответь мне».
Некоторое время спустя, чувствуя, что буря утихла, тихонечко вполз Джорджи Ронклер.
И Телл совсем забыл о кроссовках.
Вспомнил он о них на следующий вечер. Он сидел дома в туалете, почитывая журнал «Уайз блад», а из колонок в спальне доносилась музыка Вивальди (хотя Телл зарабатывал записью рок-н-ролла, дома у него было всего четыре пластинки с роком — две Брюса Спрингстина и две Джона Фогерти).
Он оторвался от журнала, пораженный простой мыслью. В мозгу у него возник вопрос космической глубины: «С каких это пор ты справляешь большую нужду вечером, Джон?»
Он не мог ответить, но предположил, что в будущем станет это делать очень часто. По крайней мере одну привычку, похоже, придется изменить.
Пятнадцать минут спустя в гостиной, не глядя в раскрытый на коленях журнал, он понял еще одну вещь:, с того дня он не пользовался туалетом на третьем этаже. В десять они ходили через дорогу пить кофе, и он справил нужду в туалете бара, пока Пол и Джорджи сидели за стойкой, попивая кофе, и спорили о перекрытиях. В перерыв он воспользовался туалетом в «Макдональдсе»… а затем, под вечер, на втором этаже, куда он спустился отправить почту, хотя с тем же успехом мог вложить ее в пневмопатрон.
«Избегаешь туалета на третьем этаже? Это ты делал сегодня совершенно безотчетно? Спорим, кроссовки были фирмы «Рибок». Как ребенок, который по пути из школы делает крюк за два квартала, чтобы не пройти мимо местной достопримечательности — дома с привидениями Избегаешь, как чумы».
— Ну и что? — громко вырвалось у него.
Он не мог точно сформулировать, что именно, но знал, что это было бы слишком даже для Нью-Йорка: быть изгнанным из туалета парой грязных кроссовок.
Телл очень внятно произнес:
— С этим пора кончать.
Но это было в четверг вечером, а в пятницу вечером случилось нечто, прервавшее дружбу между ним и Полом Дженнингсом.
Телл был застенчив и нелегко сходился с людьми. В захолустном пенсильванском городке, когда он заканчивал школу, поворот судьбы выбросил его на сцену с гитарой в руках — роль, на которую он менее всего рассчитывал. Бас-гитарист группы «Сатиновые Сатурны» заболел сальмонеллезом накануне хорошо оплачиваемого выступления. Соло-гитарист, который играл и в школьном оркестре, знал, что Джон Телл владеет и бас- и ритм-гитарой. Это был здоровенный и драчливый парень. Джон Телл был маленький, застенчивый и уязвимый. Гитарист предложил ему выбор: либо играй на инструменте заболевшего басиста, либо я искрошу его о твою задницу. Такой выбор немало способствовал прояснению его отношения к игре перед большим залом.
К концу третьей песни страх пропал. К концу пятой он знал, где его место. Через много лет после своего дебюта Телл услышал историю Билла Уаймена, бас-гитариста «Роллинг сгоунз». Уаймен якобы отключился прямо на концерте, который был не в каком-то заштатном клубе, а в огромном зале, упал со сцены и сломал ключицу. Телл полагал, что многие считают эту историю выдумкой, но сам склонен был в это поверить… в конце концов, ему-то было понятно, как такое могло случиться. Бас-гитаристы — невидимки в мире рока. Были, правда, исключения — хотя бы Пол Маккартни, но они только подтверждают правило.
Вероятно, из-за незавидного положения бас-гитаристы в вечном дефиците. Когда через месяц «Сатиновые Сатурны» распались (соло-гитарист и ударник подрались из-за девушки), Телл вступил в группу, созданную ритм-гитаристом «Сатурнов», и так определился его жизненный путь.
Теллу нравилось играть в оркестре. Ты на виду; взираешь на всех свысока — не участвуешь в тусовке, а ведешь ее; ты одновременно нигде и всюду. То и дело тебе приходится петь, но никто не требует, чтобы ты держал речь или что-то в этом роде.
Такая жизнь — наполовину студент, наполовину бродячий цыган — продолжалась десять лет. Он был хорошим музыкантом, но не слишком честолюбивым. Постепенно в Нью-Йорке он втянулся в профессиональную звукозапись, начал колдовать с пультом и обнаружил, что жизнь по ту сторону стеклянной перегородки ему нравится все больше. За все это время он подружился только с одним человеком — Полом Дженнингсом. Это произошло очень быстро, и Телл полагал, что виной тому интенсивные перегрузки во время работы. В основном, как он подозревал, сработали два фактора: его неизбывное одиночество и яркая личность Дженнингса, настолько притягательная, что сопротивляться ей было невозможно. То же было и с Джорджи, заподозрил Телл после того, что произошло в пятницу вечером.
Они с Полом зашли пропустить по стаканчику в бар Мак-Мануса, мирно беседовали о микшировании, о бизнесе, о металлическом роке, как вдруг правая рука Дженнингса оказалась под столом и нежно погладила Телла по причинному месту.
Телл так резко вскочил, что на столе упала свеча и вино выплеснулось из бокала Дженнингса. Официант подошел, поправил свечу, чтобы она не прожгла скатерть, и исчез. Пораженный, Телл уставился на Дженнингса.
— Виноват, — произнес Дженнингс, и он действительно выглядел виноватым… но в то же время невозмутимым.
— Боже мой, Пол! — Это было все, что он мог сказать, и прозвучало это, как приговор.
— Я думал, ты готов, вот и все, — сказал Дженнингс. — Полагаю, мне надо было быть чуть потактичнее.
— Готов? — переспросил Телл. — О чем ты? К чему готов?
— Вступить. Позволить себе вступить.
— Я не голубой, — отрезал Телл, но сердце у него бешено колотилось. Отчасти от гнева, отчасти от страха перед неумолимой уверенностью, которую он рассмотрел в глазах Дженнингса, а больше всего от испуга. То, что сделал Дженнингс, отвратило его навсегда.
— Забудем об этом, ладно? Просто будем считать, что ничего не было. — «Пока ты не захочешь» — можно было прочесть в этих неумолимых глазах.
«Да нет, было, — хотелось сказать Теллу, но он промолчал. Голос разума и практичность не позволили ему сказать… не позволили вызвать у Пола Дженнингса опасное короткое замыкание. В конце концов, это хорошая работа… и не только в самой работе дело. Пленка Роджера Далтри в портфеле была бы равноценна двухнедельной зарплате. Надо быть подипломатичнее и приберечь это юношеское возмущение для другого раза. И вообще, зачем выходить из себя? В конце концов, Дженнингс же его не изнасиловал.
И все это было лишь вершиной айсберга. Главным было вот что: он не раскрыл рта, потому что всегда так делал. Рот не просто закрылся — он захлопнулся, как капкан, как бы сильно ни билось сердце, как бы он ни стискивал зубы и высоко держал голову.
— Ладно, — только и сказал он, — ничего не было.
Той ночью Телл спал плохо, и снились ему нехорошие сны: сначала Дженнингс приставал к нему у Мак-Мануса, потом появились кроссовки под дверью кабинки, только теперь Телл открыл дверь и обнаружил, что за ней сидит Пол Дженнингс. Он умер голым, в состоянии полового возбуждения, которое каким-то образом сохранялось все это время после смерти. Рот Пола раскрылся и издал отчетливый скрип. «Хорошо — я знал, что ты готов», — произнес труп, выдыхая зеленоватый гнилой воздух, и Телл проснулся от того, что упал на пол завернутым в одеяло. Было четыре ночи. За окном в промежутках между домами появились первые проблески рассвета. Он оделся и курил одну сигарету за другой, пока не настало время ехать на работу.
Около одиннадцати в субботу — они работали по шесть дней в неделю, чтобы уложиться в отпущенный Далтри срок, — Телл отправился помочиться в туалет на третьем этаже. Он встал у входа, потирая виски, и затем заглянул под кабинку.