Тору ревновал. Обидно, глупо и безнадёжно ревновал Танаку Иори.
Мир Тору затрещал, затрясся и обернулся руинами спустя три месяца, когда учителя Танаку, человека с самой светлой улыбкой, безграничной любовью к детям и литературе, читающего стихи с выражением прирождённого оратора, задержали по обвинению в растлении несовершеннолетних. Слухи разлетелись по школе с небывалой скоростью, дошли до широких масс так же быстро, как распространяются смертельные вирусы, и поразили все слои общества от юных до пожилых. Все говорили о Танаке Иори с пренебрежением и ненавистью, родители его учеников, обеспокоенные состоянием детей, требовали жесточайшего наказания, жертвы — Тору не мог решиться назвать учителя Танаку преступником — молчали, опустив взгляд, и избегали любых вопросов. Тору отказывался верить в произошедшее: больше недели ему пришлось провести дома, пытаясь смириться с реальностью. Из головы не выходил образ жизнерадостного учителя, открывшего ему путь в мир литературы. Если бы не Танака Иори, Тору продолжал бы относиться к себе с презрением и выслушивать насмешки Юити и его друзей. Танака Иори сделал для школы больше, чем кто-либо, он зажёг так много талантов, что никто не смог бы оспорить его заслуг. Однако сейчас судьба учителя Танаки была перечёркнута газетными статьями, радиоэфирами и заседаниями суда.
Тору передёргивало от отвращения при мысли о том, с какой целью учитель помогал ему всё это время, зачем так искусно склонял к доверию и открытости, для чего помогал бороться со стеснением и неуверенностью. Почему он смог избежать участи пострадавших? Почему Танака Иори не успел осуществить то, что планировал? И, что беспокоило Тору больше всего и заставляло чувствовать себя куском прилипшей к ботинку грязи, почему в его глазах учитель Танака по-прежнему был добрым сэнсэем, любящим мотти и классическую поэзию? Почему Тору до сих пор вспоминал уютные беседы в кафе и вечера после них, когда он мог только лежать в кровати, обнимая подушку и пряча в ней расплывшуюся по лицу улыбку.
— Ты даже не представляешь, какими бывают люди, — сказал Юмэ, услышав эту историю. Тору показалось, что она задела его до глубины души, — твой Ямамото был прав. А таким ублюдкам место в аду. Пусть жарится, когда его казнят!
— Я до сих пор верю сэнсэю, — ответил Тору, подходя к окну. Он сел на подоконник и прислонился лбом к стеклу: открылся захватывающий вид на зелёное поле и ломаные линии гор.
— Ну и дурак, — фыркнул Юмэ, — тебе было нужно, чтобы он и тебя…это…того самого, в общем? Или ты думаешь, что это весело?
— Нет-нет, я не это имел в виду, — Тору помахал головой, не отводя взгляд от пейзажа, — место мечты.
— Так и назовём, — согласился Юмэ, с удовольствием переводя тему, — Дримленд.
— Я не понимаю, как мог не понять, — вздохнул Тору, — разве Танака-сэнсэй мог?
— Мог, — категорично отрезал Юмэ. Он ни на мгновение не сомневался в своих словах. — Мог, Тору, мог. Оно-то и страшно. Эти твари скрываются так хорошо, что опытных следователей за нос водят. Милые дядечки, любящие деток и всегда старающиеся им помочь. Или родственники. Хуже всего, когда родственники. И чаще всего именно они. Тебе повезло, что он ничего не сделал. Мне кажется, я должен был понять по твоим рассказам, что что-то не так. Не подумай, что я виню себя, тебя или тех детей. Мы просто слишком тупы для таких извергов, вот и всё. У них мозги потёкшие, вот вся энергия и идёт на змеиную изворотливость. Задушил бы, честно.
— Я не оправдываю его, но…
— Ты оправдываешь, Тору, — с горечью сказал Юмэ. Казалось, он был по-настоящему зол. — Не при мне, пожалуйста.
— Мне просто тяжело смириться, — ответил Тору, — у меня весь мир рухнул в одно мгновение, и я не знаю, что с этим делать.
— Весь твой мир был в этом…неважно ком, да? — возмутился Юмэ. Тору мог ощутить его гнев на расстоянии: горячий, острый и неудержимый. Подлинный. — Вот всё, его посадили по заслугам, и ты теперь на покой? Ты творишь такие вещи, ты пишешь, рисуешь, у тебя есть родители, да я у тебя есть, в конце концов! Или мы все не считаемся? Куда нам до зрелого растлителя малолетних, да? Это так для тебя выглядит?
— Не злись, пожалуйста, — неуверенно попросил Тору. В словах Юмэ была истина, которую нельзя было не признать. От этого становилось больнее: страдать по страданию было делом неблагородным и недостойным. — Он неправ, я не отрицаю этого. Просто для меня он значил больше, чем учитель. Я не могу это объяснить, но это что-то очень приятное. Почти как с тобой, но немного иначе. Он тоже понимал меня, но по-взрослому, с трезвостью и глубиной. А если меня понимал такой человек, значит, со мной тоже что-то не то?