— А это уже потом. Не хочешь говорить — не настаиваю, но обидеться могу. И больше вообще ничего не расскажу, а ты с ума сойдёшь от вопросов.
— Я просто не знаю, как объяснить, — начал оправдываться Тору. К своему удивлению, не из страха — ему в самом деле не хотелось обидеть Юмэ. Юмэ представлялся ему глубоко несчастным и обделённым вниманием ребёнком. Может быть, даже сиротой или нищим. Жаль, нельзя было разглядеть его одежду. И, хотя в пользу того, что Юмэ был подавлен, не говорили ни его частые шутки, ни беглая речь, Тору чувствовал свою правоту. Что-то в настроении Юмэ подсказывало, что он не мог ошибаться на его счёт.
— Поругался с кем-то? Или что-то с учёбой? Какие у японских детишек проблемы?
— Я собирался спать, а потом вдруг стало не по себе, — объяснил Тору, — не знаю.
— Там, где я живу, люди страдают от родителей, учёбы и работы. При том, что большую часть жизни проводят с семьёй, в школах и на работе. Круговорот несчастных людей, которые рожают и воспитывают новых несчастных людей.
— Мне жаль, — Тору сказал первое, о чём подумал. Значит, он всё же был прав.
— Ты не подумай неправильно, — прервал его Юмэ, — я счастлив. Я не в этом круговороте. В серых домах можно сделать яркий ремонт, понимаешь? И я делаю. В том числе, здесь. Радостный я говорю с унылым тобой, и ты, даже если пока не понимаешь этого, становишься немного счастливее. Ты спрашивал, как я искал тебя. Я не скажу, как, но уже ответил, почему. Не подумай, что ты какой-то особенный, сильно интересный или что-то в этом духе. Страшно не люблю унылые морды, ты уж прости. А если не люблю, то буду что-то решать. Не понимаю, как жить всегда недовольным и жаловаться, не поднимая зад с кровати. Только мне чуть больше свезло: я могу решать, лёжа. Во сне, если говорить точнее, — Юмэ чуть сдавленно хихикнул. Совершенно искренне и светло.
— А где ты живёшь?
— Не скажу, — голос Юмэ похолодел.
— Но я же тебе сказал.
— А я не могу, — ответил Юмэ, — расскажу, если захочу. Сейчас не хочу. Говорил же, не люблю унылых. Почему я должен тебе что-то рассказывать?
Тору пожал плечами. В самом деле, почему он ожидал ответа? Если Юмэ был частью подсознания, ответ уже был известен, но, если он действительно мистически общался во сне с настоящим человеком, то ему не стоило на что-то рассчитывать.
— В прошлый раз ты намекал, что я смогу показать тебе картины, — вспомнил Тору, — но я не могу сделать это во сне.
— Это другое, — ответил Юмэ, — ты научишься чуть позже. Эти картины же, говоря совсем грубо, продукт твоего ума? Как и сон. Научишься визуализировать и сможешь показать. Да хоть на стены повесить и галерею тут устроить. Ты бывал в картинных галереях?
— Бывал, — кивнул Тору.
— Я тоже. Так скучно-скучно, ходишь мимо рядов и залов, делаешь вид, что ценитель и что-то смыслишь, а потом врезаешься взглядом в какое-нибудь чудное полотно и, уже взаправду, видишь в нём что-то. И уже, вроде бы, не дурак, и никто не может смотреть на тебя снисходительно. Только спросят потом: «А какая картина больше всего понравилась?», а ты так увлёкся мазками и линиями, что ни автора, ни названия не запомнил. И тебя снова могут назвать дураком. И так по кругу.
— Тогда галереи похожи на жизнь.
— На чью?
— На всякую, наверное, но на мою точно, — сказал Тору, тяжело отрывая спину от стены, — тоже скучно, ходишь вокруг, а сути не видишь. Только я вот свою картину, чтобы перестать быть дураком, не нашёл ещё.
— Успеется ещё, — безразлично бросил Юмэ, — ты же совсем молодой. Не умри раньше времени, вот и всё.
— Так легко, — вздохнул Тору, — не умереть. Но умирают же.
— Так ты же считаешь себя особенным? — заметил Юмэ.
— Ничего я не считаю, — фыркнул Тору. Осмелел, к собственной радости.
— Да ты с таким напыщенным видом спросил, как я тебя искал. Прям как петух надулся. — посмеялся Юмэ. — Я, кстати, сам на это стекло злюсь. Хочу потрогать твои щёчки.
— Что? — Тору едва не поперхнулся воздухом.
— Они кажутся мягкими, — объяснил Юмэ, — ты же азиат, у азиатов всегда мягкие щёчки.
Мягкими… Кажутся мягкими? Тору никогда не считал свои щёки мягкими. Значило ли это, что Юмэ был настоящим? Неужели где-то в самом деле существовал человек, видящий те же сны, что и он? Как они могли столкнуться? Как оказались зажатыми в мрачных стенах и разделёнными стеклом без возможности открыться друг другу? И сколько на свете было таких, как они? Юмэ, кажется, упоминал кого-то из прошлого… Кажется. Тору сомневался: память то и дело подкидывала ему странные сюжеты, о которых он не имел представления. Будто фрагменты прошлых жизней, нанизанных на нити древнего и современного, сплетенные в тугой канат.