Глядя на такого Юру, Тору ощущал себя лежащим в зловонной луже. Человек, так долго казавшийся ему неуязвимым весельчаком и не боящимся подлостей жизни гением, сейчас падал в лапы смерти и соскальзыввал с них, как натто с покатости палочек. Тору испытывал нечто похожее на разочарование, но гораздо более глубокое и болезненное, оседающее в душе липким пеплом.
Его душе суждено было вечность скитаться по темноте в полном одиночестве, потому что последний человек, попытавшийся его понять, уходил. Уходил, оглядываясь, будто хотел позвать с собой, увести от того, что приелось и стало тягостным. Но Тору не был уверен, что готов последовать за ним в пустоту. Страх неизвестного был сильнее нежелания волочиться по дням.
Тору казалось, что Россия его обворовала. Будто дворовый хулиган вырвал у него из рук любимое лакомство. Тору считал Юру своим: первым осязаемым другом и последней надеждой удержаться в живых. Как бы он ни был привязан к мысли о смерти, она всё же ощущалась чем-то глубоко аморальным.
Был ли Юра счастлив с ним сейчас? «С тобой тяжело, с тобой невозможно ужиться. Да даже слушать тебя противно; никто не захочет купаться в твоей гордыне. Никто. Никто не склоняется к твоим ногам по первому щелчку. А ты абсолютно не знаешь, как с этим бороться. И не усмехнешься больше им в лицо, ведь усмехаться-то некому», – гудели мысли.
Теперь Тору не приходилось думать, испробовать на вкус жизнь или смерть, потому что и то и другое ему не принадлежало. Сколько бы он ни завидовал Юре и его непосредственности, именно Юра был тем, кто выиграл для себя обе стороны полярностей. Его жизнерадостность била ключом, тогда как тело кружилось на вершине воронки последнего пути – там, где Тору не было места даже после мечтаний о долгожданном конце.
Юра, казалось, действительно проникся им и готов был позвать с собой, но Тору лишь растерянно улыбался протянутой руке и не решался схватиться за похолодевшие пальцы.
«Мысли материальны», — скажет себе Тору и вновь под усмешки и перешёптывания со слезами на глазах продолжит бороться с собой. Только на чьей стороне?
Шаг девятый. Место, где никогда не идёт дождь
События обретали удивительную траекторию: наблюдая за собственной жизнью, он не мог понять, в каком направлении двигались дни. Тору был ужасно пьян. Казалось, он не сделал и пары глотков алкоголя, ограничившись острым вкусом на языке, но кружащаяся перед глазами толпа, требующие чего-то голоса и тянущие танцевать руки затуманивали рассудок и настойчиво увлекали за собой.
Он чувствовал, что делал что-то не так. Что-то определённо шло неправильно, но ноги, спешащие за пропитавшими воздух парами алкоголя, не слушались и подталкивали его к приключениям, о которых на утро он наверняка будет жалеть.
Просторные комнаты сейчас казались неудобными и тесными – пространство сужалось так же быстро, как повышался градус разливающихся по бокалам, столам и полу напитков. Тору старался держаться подальше от шумного веселья: в толпе он не различал знакомые и чужие голоса, которые всё больше напоминали невнятную какофонию. Алкоголь обострял восприятие, но не позволял прочувствовать границы безопасности: Тору боялся лишний раз пошевелиться и привлечь к себе внимание – либо его безжалостно затопчут на импровизированном танцполе, либо произойдёт что-то ещё более бесчеловечное. Поверить в возможность справиться с накалившейся ситуацией Тору не мог. В конце концов, не врали же рассказанные в сети истории?!
Красные шторы покачивались от движений тел – какой умник додумался не снять что-то настолько травмоопасное перед тем, как устраивать вечеринку? Как много нелогичных действий, как много отчаяния собралось в этой комнате. Какая скука! Тору поморщился, когда запах впитавшегося в пространство алкоголя стал смешиваться с душком чужого пота и рвоты. Пальцы начали мелко дрожать, звук стал острее и ярче: голоса перебивали низкосортные песни с неразборчивым текстом. Тору слышались японские слова, перемежающиеся с развязным и тягучим русским матом – дышать становилось всё тяжелее. Он сделал глоток из найденной под столом бутылки – нечто оказалось слаще и резче, чем пиво, но значительно плавнее, чем водка. На горлышке холодели следы чьей-то слюны, на стекле – отпечатки влажных пальцев.
Юра оставил его здесь и попросил подождать пару минут. Пара минут, по ощущениям, длилась не меньше получаса, и сейчас, когда Тору понял, что из стихийно собравшегося зоопарка пора было как можно быстрее уходить, перед ним встала неразрешимая для пьяного ума дилемма.
Нарушить обещание, уйти одному, возможно, оказаться втоптанным в лужу чьей-то рвоты и умереть, захлебнувшись водой из унитаза, или дождаться Юру в окружении едва держащихся на ногах тел, прокисающего алкоголя и уже прокисших закусок, отравиться ими и всё равно умереть? Выходом была только смерть, поэтому Тору, недовольно простонав что-то на японском, остался ждать.
А вдруг Юру тоже затоптали? И лежит он теперь один, собирает на лицо отпечатки пыльных подошв. Вот же друг, пожалуйте. И ведь даже не кинулся искать. Или он просто подцепил девчонку и хорошо проводил время? Воспоминание о прощальном взгляде Юры породило на душе новую волну тревоги. Нужно искать. Нельзя не искать.
Тору поднялся на ноги, покачнулся и тут же врезался в чью-то мягкую грудь. Слишком мягкую для мужчины. Чего стоило бояться больше, чем пьяных женщин? Почти все самые жуткие истории происходили именно с пьяными женщинами!
— А ты чего не танцуешь? – спросила девушка, бесцеремонно хватая его за плечо. – Порадуешь меня танцем?
— Я жду человека, – отмахнулся Тору, дёрнув плечом, – не могу.
— Я тоже человек. Кира.
Девушка посмеялась, подходя ближе. Теперь их тела разделяло меньше одного шага, и сердце Тору стало биться в такт льющейся из колонок безвкусицы.
— Я правда не танцую, – сказал он, с трудом отлипляя от себя девушку, – Кира.
В голове всплыла финальная серия «Тетради смерти» в русском дубляже, и Тору едва не хлопнул себя по лбу. Ягами Лайту он подарил бы не один медленный танец, но навязчивой незнакомке… Он был просто бессовестно пьян.
— Ну это пока, – сказала Кира, увлекая его за собой. – Расслабься и получай удовольствие.
Они оказались в гуще толпы: мигал свет, из дрожащих колонок гудели басы, из-за их плотной пелены пробивались звуки чьих-то причмокивающих губ. Поцелуи звучали ещё хуже, чем выглядели, – мокро, скользко и грязно.
Не слушая предостережения совести, Тору уставился на целующуюся парочку. На его глазах невинная ласка становилось полноценной прелюдией. Мужская рука, удачно подсвечиваемая неоновым светом, плавно схватила девушку за волосы и уверенно потянула назад, вынудив её запрокинуть голову. Тору ощутил прикосновение чужих пальцев на своём затылке, почувствовал, как приятно ломит шею в неестественном изгибе – вниз прилило позорное тепло. Наверняка у него покраснели уши, но разве можно было это заметить в пятнисто-полосатой темноте?
Проблему нужно было решить как можно скорее. Он вновь попытался отодвинуться от девушки: при любом неосторожном движении на его жизнь ляжет несмываемое пятно стыда. Подумать только, от позора, который протянется за ним до самого выпускного, его отделял всего один шаг. Один пьяный шаг на, должно быть, ужасно неудобных каблуках.
— Ты мне нравишься, – прошептала Кира, коснувшись губами мочки его уха. – Не беги от меня, дурачок.
— Я, – вдохнул Тору и забыл выдохнуть; затем вдохнул ещё раз, – я…нет. Нельзя.
— Посмотри вокруг, – он послушно огляделся: перед лицом танцевал не меньше, чем бесовской лимб, – можно всё. И нам тоже.
Кира уверенно притянула его к себе за ворот футболки – свободно висевшая кофта сползла с плеча, а длинные ногти едва не поцарапали шею – и прижалась губами к губам.
Тору вздрогнул, замерев в полусогнутом положении. Разыгравшееся возбуждение в то же мгновение улетучилось, оставляя после себя мучительную пустоту и фантомную тяжесть. Первый поцелуй. На периферии сознания на самом деле происходил его первый поцелуй. Здесь, в таком гнусном месте, кишащим, как тараканами, пьяными полулюдьми, среди алкогольной вони и похотливых вздохов. Унижение, сплошное унижение и позор! Ему никогда не отмыться от прилипшей к коже грязи! Он закрыл глаза и отдался ситуации так, как отдавался бы самому себе, будучи пьяной возрастной женщиной. А дальше – туман.