Тору боялся, что жизнь сыграет с ним злую шутку, поэтому никогда не произносил этого вслух, но всегда держал в мыслях: сейчас он был по-настоящему Живым. Именно здесь таилось противоречие отношения к смерти: он желал её, потому что боялся прожить десятки лет в страхе и безответственности, и боялся её, потому что желал увидеть жизнь своими глазами.
Если поцелуй Киры мог превратить уродливую лягушку в прекрасного принца, он готов был целовать её днём и вечером, питаясь ниспосланным свыше лекарством.
— Подаришь мне что-нибудь? – Юра подошёл сзади, и Тору, вздрогнув от неожиданности, сделал мазок слишком толстым и грузным.
— Я испортил это, – он показал на выступившую за условный контур полосу, – из-за тебя, между прочим.
— Тогда подари, – Юра схватил Тору за запястье и приложил его ладонь к листу. Краска размазалась ещё больше, расходясь цветными подтёками.
— Ты…
Тору гневно задёргался, сопротивляясь, но с каждым движением ухудшал ситуацию. На мгновение ему показалось, что испорченная Юриным безрассудством абстракция всё больше походила на стройную композицию – будто архитектура плавного модерна выливалась в строгий классицизм. Он замер, боясь окончательно испортить работу до того, что её нельзя будет без стыда подарить даже Юре.
Тору поднял взгляд от картины: зарябило вспышками и цветными разводами. Приблизившись, Юра посмотрел на него – в сгущающихся красках вечера голубые глаза показались особенно холодными. Вдох замер в груди, так и не дойдя до лёгких.
— Страшно? – Юра резко отстранился и отпустил сжимаемую руку.
Тору коснулся его лица испачканной ладонью и оставил на щеке смазанный цветной след.
— Ах ты вот так, – Юра, схватив кисть, мазнул ею по лбу Тору. Краска каплей собралась у переносицы и плавной дорожкой стекла вниз. Тору вытер с лица лишнюю влагу и, набрав краски на палец, попытался достать до Юриного лица, но тот увернулся от касания, вбежав в комнату. Тору встал со стула и на затёкших ногах поплёлся за ним, каждым шагом чувствуя нарастающее покалывание. Юра пользовался выигрышным положением, дразнил и, ловко находя подходящий момент, успевал оставить на Тору новые отметины.
Краска летела по сторонам, пачкала обои, ковры и мебель – мрачные постеры за мгновение стали цветными. Тору повалил Юру в кресло, навис сверху и, едва держась за опору одной рукой, второй выводил на его лице узоры. Поначалу Юра сопротивлялся, но после, смирившись, позволил разрисовать себя и превратить в стену для граффити.
— Этого добивался? – шутливо спросил Тору. – Нравится?
— Нисколько, – фыркнул Юра, всем видом показывая недовольство.
— Ты мог скинуть меня с себя в одно движение. Нравится, значит.
— Ты больше нравишься. Весёленький такой, цветной.
Тору застыл, вопросительно смотря на Юру. Юра, улыбнувшись, брызнул на его лицо краской, оставшейся на кисти.
— Дурак, – Тору выпрямился и отошёл на пару шагов. Юра, как ни в чем не бывало, потянулся в кресле и ощупал пальцами цветное лицо.
Сердце Тору колотилось до боли быстро. В голове всё ещё звучало холодно-сжатое «...нравишься». Не такое, как от Мисаки Рин или Киры.
— И ситуация какая-то дурацкая получилась, – добавил он, придя в себя, – фу.
— И уши у тебя покраснели, потому что я краской испачкал, да?
Тору возмущённо выдохнул. Слова спутались на языке, оставаясь внутри невнятными обрывками фраз. Юра ушёл умываться, оставив его наедине с мучительно острым мыслительным вихрем.
Тору боялся осознавать и опустошённым взглядом смотрел на перепачканные лица рок звёзд. Впервые – ему больше не было страшно признать – опустошение оставляло на душе приятную лёгкость. Мысли смешивались с доносящимся из ванной шумом воды и стекали прочь, унося с собой надежду на честность.
Тору коснулся ушей липкими от краски пальцами – он был бессовестным и безнадёжным лжецом.
Шаг тринадцатый. Упрямство
Декабрь плавно подошёл к концу. Москва заметно преобразилась: яркость опавших листьев сменилась грязно-серым покровом, хмурое дождливое небо – розоватыми снежными облаками. Унылые здания загорелись красками: цветные огни мигали перед глазами сплошным ковром, ненадолго возвращающим в наивность ушедшего детства. На улицах всё чаще играла музыка, в воздухе укреплялось предвкушение нового года, новых надежд и возможностей.
Тору подолгу рассматривал предпраздничные декорации, искал в них следы тоскливого прошлого и, не находя, делил с окружающими радость приближающихся выходных. За праздниками ждали экзамены и ещё более тяжёлый, чем текущий, семестр, но всё это было там, далеко, за гранью трогательного волшебства.
Русские люди всегда праздновали Новый год по-особенному – Тору успел привыкнуть к застольям, оливье и холодцу, но никак не мог прочувствовать в себе дух, который пропитывал декабрьскую атмосферу России.
В один из вечеров, вдохновившись нарядами улиц, Тору уверенно заявил, что им пора украшать дом. Юра кивнул, сказал что-то неопределённое и неуверенное, но найденные Тору гирлянды, мишуру и щуплую искусственную ёлку отложил в шкаф «до лучших времен». Что он подразумевал под «лучшими временами», Юра не ответил и, как выяснилось позже, всерьёз никогда не собирался заниматься такой ерундой. Ближе к концу декабря он целыми днями был занят работой и едва успевал совмещать спонтанно возникающие дела с учёбой: заказов было много, времени - становилось всё меньше. Тору не раз предлагал свою помощь, но Юра поручал ему бытовые вопросы и относился к себе всё так же безжалостно: ел один раз в день, вставал до шести утра и так часто молился, что Тору постепенно начинал узнавать обрывки священных писаний.
— Я не праздную Новый год, чего ты пристал, – выдохнул Юра, откладывая ноутбук. Ладонями он потёр покрасневшие глаза.
— Это как так, не празднуешь ?
Тору не мог поверить, что кто-то настолько русский не отмечал настолько же русский праздник.
— Ну вот так вот, не праздную, – пожал плечами Юра, – у меня вообще пост сейчас.
— Но твоя мать говорила, что планы поменялись, и её не будет почти до февраля, – напомнил он, – к февралю, обещаю, успеем и отпраздновать, и протрезветь, и снять всю эту мишуру. Ну или даже пьянеть не будем, раз пост. Президента послушаем.
— Нет, друг мой, – отшутился Юра, – я правда не хочу заниматься всем этим. Времени нет.
— А я?
— А что ты?
— А я займусь? – Тору посмотрел на него с надеждой. – Нельзя же совсем без праздника, и так, посмотри, уныло всё. Ты скисаешь, Юр. Так странно, что я тебе такое говорю. Не я должен и не тебе.
— У меня каждый день праздник, – ответил Юра, – и не помер ещё.
— А вы празднуете… – задумался Тору, – седьмого?
— Седьмого, – кивнул Юра и, вернув ноутбук себе на колени, шумно клацнул клавишей, – я потратил на этот код так много времени. Боялся, что получится шлак.
— А получилось? – Тору заинтересованно наклонился к экрану. Рука Юры, холодная и острая, крепко упёрлась ему в грудь.
— Шлак и получился, – усмехнулся он, – но заказчику такое и нужно, кажется. Я получаю деньги за то, что делаю кого-то счастливым.
Юре в самом деле нравилось быть полезным. И наверняка не нравилось не отмечать Новый год со всеми. Тору решил во что бы то ни стало подарить Юре праздник. Пост постом, а быть таким молодым и просто отрывать лист календаря и жирным шрифтом менять цифру на полях тетради - неправильно.
— Я думал, что в прошлом году мы не праздновали из-за меня, – признался он.
— Ты был более унылым, да, – согласился Юра, – но я никогда не праздную. Сколько себя помню, ни разу.
— А я чувствую себя ужасным другом.
— Почему?
— Потому что не знал и не спрашивал.
— Разве мы тогда были близки настолько, чтобы копаться в такой мелочи, – Юра махнул рукой. В этом жесте Тору видел болезненную неискренность. Его намерение возрастало с каждым вдохом, и он уже знал, как может реализовать свой план.
Когда он предложил свою идею Кире, она встретила её категорично.
— Он не празднует, – ответила Кира, – я пробовала уговорить, но у меня не получалось. Даже у его бывшей не получалось, поэтому вместо праздника они втроём с его пришибленной мамашей тащились в храм. Она терпела, потому что любила. А ему было стыдно, и больше он на что-то совместное не решался.