— Ну и чего?
Юра стоял на пороге кухни и смотрел на душевные метания Тору. Зайдя внутрь, он на ходу снял свитер и бросил его на соседний стул.
— Не против?
Тору промолчал, достал тёрку и сыр и поставил их перед Юрой.
— Держи слово до конца.
Юра пожал плечами и принялся послушно тереть. Вены на его кисти набухли и напряглись, Тору уставился на них, краем глаза успевая заметить, как плавился упавший на пиццу сыр.
— Хватит?
Тору кивнул, даже не взглянув в сторону еды. Как он и думал: к пицце пропал всякий интерес и теперь на неё хотелось смотреть с состраданием. Совсем как в детстве. Мать, исполняющая его давние мечты, не вызывала ничего, кроме сожаления, жалости и тоски.
— Ешь. Ты первый.
Тору лениво взял кусок пиццы, тот посмотрел на него с ненавистью и мольбой.
— Да нормальная она, что ты опять придумал, параноик?
— Не параноик, ничего такого не подтвердили, – насмешливо-возмущённо отметил Тору и попробовал пиццу. Вкусно. Но не настолько, чтобы ещё раз испытать пережитое у врача унижение.
Однако то, что Юра в самом деле сдержал слово, заставляло смотреть на ситуацию иначе.
Они осилили чуть меньше двух третей, остальное Тору предложил оставить его матери как плату за милосердие. В такие моменты он всё больше хотел начать зарабатывать, но понимал, что дохода от подработок в любом случае не хватит на съём жилья. Жизнь из позиции «всё или ничего» до сих пор не привела к хорошему результату и побуждала к действиям. Всё, чтобы продлить себе срок игры и по-другому пройти выбранный путь.
— Научи меня писать коды.
Просьба звучала нелепо и больше походила на крик отчаяния уставшего махать шваброй уборщика. Наверняка в душе Юра посмеялся над ним, хотя и не произнёс ничего вслух.
— Из меня не очень программист, – признался он, – а учитель ещё хуже.
— Но тебе же платят.
Конечно, Юра не захочет его учить: иногда у него не было свободного времени даже на сон, поэтому тратить силы на такой ненадёжный проект было бы неоправданным расточительством.
— Это стечение обстоятельств.
— А дизайн?
— Ты видел, что я делаю? – Юра посмотрел на него, вопросительно подняв бровь. – Это даже не дизайн. В детских расскрасках больше творчества.
— А мои картины можно продать?
— Без вопросов.
— Мама считает их безвкусными.
— Показательно, – пожал плечами Юра, – я налью себе водички?
Тору почувствовал себя отвратительным хозяином. Как можно было настолько рассеянно не позаботиться о госте? Да кто захочет прийти к нему в следующий раз?
— Я могу заварить чай, – предложил он, попытавшись загладить вину.
— Давай так, – согласился Юра, – а насчёт картин подумай. Ты и побольше моего заработаешь. А у меня, кстати, есть несколько знакомых, которые могли бы заинтересоваться. Я тогда спрошу, а там посмотрим.
— Правда? – отвлекшись, Тору насыпал в чайник лишнюю порцию заварки, махнул рукой и залил её водой.
— Только если пообещаешь достать мне бесплатное приглашение на выставку, когда станешь богатым и известным.
— Я и так подарил тебе несколько картин, – напомнил Тору, легко ткнув локтем ему в плечо, – если я стану известным, ты сможешь продать их за большую сумму.
— Это инвестиции.
— Не называй моё творчество инвестицией, – обиженно сказал Тору, – я хочу, чтобы кто-то оценил мой внутренний мир.
— Патан.
— Задолго до патана. Уже поздно, когда патан, а мои картины так и не увидят свет. Кто вообще будет этим заниматься, когда я умру? Маме будет стыдно признаться, что это моё, даже если при жизни я получу славу. А ты…а тебе и подавно, ты же будущий врач. Или программист.
— Рано, – перебил Юра.
— Что?
— Рано ещё о смерти, – невесело усмехнулся он, – она не где-то далеко, конечно, но нечего о ней говорить. И не о чем. А с тобой мы в один день умрём, поэтому не смей торопиться, понял? Я ещё пожить собираюсь, сыграть свадьбу и нарожать детей. Вернее, чтобы мне нарожали. И построить дом, чтобы совсем по-мужски.
— Кира тебе действительно нравится?
— Да не нравится мне твоя Кира! – Юра дёрнулся, едва не перевернув стул. «Ну да, конечно, – подумал Тору, – не нравится».
— Не моя, – фыркнул он, садясь напротив. – Я просто поцеловал.
— А ей достаточно, – Тору показалось, что в голосе Юры послышалась нескрываемая обида.
— Ну Юр, ничего не было и не будет, – оправдался он.
— Почему?
— Не хочу потому что, – Тору почувствовал нарастающее смущение. Говорить о чем-то таком на дружеской посиделке было, наверное, нормально? Но тогда почему он ощущал такую неловкость?
— Пытаешься стать волшебником? – непринуждённо рассмеялся Юра. Он в самом деле мог говорить обо всём с удивительной лёгкостью, и это без преувеличения восхищало. Казалось, можно было вечность учиться у Юры, но так и не постичь мастерства искусного отношения к жизни.
— А?
— Не знаешь? – удивился Юра, – реально не знаешь? Не познаешь страсти до тридцати и станешь волшебником – такая ходит легенда.
— Я не собираюсь до тридцати! – Тору почувствовал, как краска позорно разливается по лицу. – Просто…это же нужно любить. По-взрослому уже любить, не как в детстве.
— Не как Танаку Иори? – Юра не прекращал глупо смеяться, и Тору не понимал, как перестать улыбаться через смущение. Он, наверное, должен был обидеться, но выходило с трудом.
— Вот ты любил когда-нибудь по-настоящему? Не просто, а именно по-настоящему и по-взрослому?
— Ну было, – нехотя кивнул Юра, – а что?
— И…было? – неуверенно спросил Тору. Если бы он знал, что разговор повернёт в эту сторону, то никогда бы не упомянул имя Киры. Она вновь привела его к переломному моменту, в – страшно подумать! – третий раз. Третий раз при её упоминании происходило что-то странное. Он бы никогда не решился! Никогда!
— Ну, – на секунду задумался Юра. Неужели Тору удалось его смутить?
— Значит было, – кивнул он, – вот поэтому значит и было, потому что по-другому.
— Дурацкая теория, – ответил Юра и подошёл к чайнику, приподняв крышку. – Приятно пахнет.
— Сенча, – пояснил Тору, – уже заварился.
Он оставил чай настояться. Настояться нужно было и мыслям, вдруг перенесшим его в прошлое. Вспоминать о Танаке Иори после сказанного не хотелось, но Юмэ…успел ли не по годам взрослый Юмэ познать опыт настоящей любви? Тору вдруг стало больно: за его спиной у человека, когда-то бывшего ему самым близким, наверняка разворачивалась интересная и насыщенная жизнь. Жизнь, в которой, подумать только, ему не было места. Ему оно никогда даже не предполагалось: Юмэ, находящийся на расстоянии сотен, тысяч, десятков тысяч километров, пускай и шутил об этом, но точно не рассматривал Тору как человека, с которым можно встретить старость и смерть. Обзавестись семьями, наполнить каждый день радостью и делиться ею друг с другом не по привычке, но искренне и без сожалений. Впрочем, все эти сказки так и оставались фантазиями разочаровавшегося Тору. Юмэ никогда не планировал будущее, а их неловкая, почти детская, дружба не должна была зайти дальше Дримленда. Навсегда исчезнувшего в чертогах вечного и сладкого сна Дримленда.
Тору сжал в пальцах край столешницы: усилившаяся тревога превратилась в стремительно нарастающую панику. Помогут ли антидепрессанты забыть прошлое или отнестись к нему менее чутко? Смогут ли свести оставленные Юмэ шрамы и подарить эмоции, которые дарили дни и ночи, проведённые в Дримленде?
— Умножь триста семьдесят восемь на двести пятьдесят девять, – попросил Юра. На его лице не дрогнул ни один мускул, и Тору почувствовал себя в большей безопасности, будучи окутанным его спокойствием.
— Я не могу, – ответил он, – ничего не могу. Ничего, ничего, ничего, ничего.
— А ну заткнись и считай, – строго сказал Юра.
— Триста на двести пятьдесят девять, – задумался Тору, почувствовав, как зрению возвращается прежняя ясность, – семьдесят семь семьсот. Семьдесят на двести пятьдесят девять – восемнадцать сто тридцать, – сердце замедлило ход и почти не давило на рёбра. – Восемь на двести пятьдесят девять – две тысячи семьдесят два, – равное дыхание выровнялось, становясь всё более глубоким и мягким. – Итого: девяносто семь тысяч девятьсот два.