Но сможет ли он смотреть на него, как раньше, если не откроет коробку? Будет ли думать, что Юра хранил в ней что-то запретное или странное? Может быть, причиной его переживаний окажутся всего лишь милые фотографии или забавные графические картинки, которые Тору в шутку рисовал на парах. Может быть повода для беспокойства и вовсе не было?
Тору глубоко вдохнул и вновь приподнял крышку. Вторая попытка провалилась. Он разозлился на свою неуверенность и, зажмурившись, резко открыл коробку. Внутри не обнаружилось ни фотографий, ни чего-то, что могло вызвать отвращение. Тору выдохнул с облегчением. Бесполезные бумажки в коробке с его именем? Как глупо! И ради этого он так долго переживал?
Тору развернул первый листок и без интереса начал читать.
Любовное письмо? Валентинка. Он нахмурился и поднёс её ближе к лицу, думая, что зрение начало подводить. Нет. Дело было не в зрении. Действительно валентинка. От первокурсницы. Вторым листом была ещё одна записка. От третьекурсницы, однргруппницы Киры. Про неё она говорила в тот вечер..?
Тору бегло читал неразборчивые строки и совершенно не вдумывался в их смысл. Почему валентинки лежали здесь? Почему Юра не передал их?
Ему нужно было успокоиться. Перестать нервничать. Не паниковать. Всего лишь записки. Кира говорила, что некоторые девушки засматриваются на него и, хотя это звучало, как глупая фантазия, такие признания не были чем-то удивительным. В конце концов, он был молодым и не самым уродливым мужчиной! Это всего лишь любовные записки – какая глупость! Кто сейчас вообще использует письма?
Тору ожидал худшего, но оно так и не произошло. Разве было странным, что такие признания лежали в именной коробке в квартире его лучшего друга?
Было. Было, и настолько, что в животе закручивался тугой узел. Хотелось спрятаться от нахлынувших эмоций хотя бы в небольшой обувной коробке. Хотя бы где-то, где можно было вдохнуть чуть свободнее.
Из-под листов Тору вытащил фантик от конфеты, пустой таблетный блистер, небрежно обточенный карандаш и…ложку? Одноразовую пластиковую ложку – он помнил, как оставил её на столе после обеда в университете. Больше года назад. Но могло ли это значить, что..?
Нет. Нет. Нет. Нет. Это слишком. Это слишком, чтобы быть правдой. Так не могло быть, Юра был нормальным парнем без сталкерских наклонностей! Тору ещё раз посмотрел на содержимое коробки, наспех затолкал его обратно и плотно закрыл крышку.
Это определённо было тем самым «худшим», которого он опасался. Это было совершенным безумием! Но просто не могло быть правдой. Не могло. Это у него, наверное, совсем поехала крыша. А Юра был нормальным, воспитанным и…верующим! Верующим людям нельзя было становиться сталкерами! Юра не мог следить за ним, как и не мог коллекционировать такие дурацкие вещи! И почему коробка была подписана именно его именем? Почему в ней лежала его ложка? Почему чёртова – прости Господи – ложка?!
Тору зажмурился и, хлопнув себя по лбу, глубоко вдохнул. Успокоиться. Ему срочно нужно было успокоиться!
Наверное, даже святой Николай был шокирован. Должно быть, он тоже считал Юру совершенно обычным парнем, чистым и невинным мальчиком, наивным взглядом смотрящим на высокое пламя церковной свечи. Тору помнил эти глаза и не мог поверить в то, что на него они смотрели как-то иначе.
Он почувствовал, как болью сдавило грудь: заставить себя поверить в увиденное было невозможно. И как нужно было к этому отнестись?
Ему хотелось кричать от обиды, от преданного доверия и непонимания. Он делился с Юрой всеми переживаниями и чувствами, Юра знал о нём всё, знал больше, чем знала родная мать! Тору доверял ему, считал пристанищем безопасности и спокойствия, полагался на него и готов был сохранить дружбу, несмотря на обстоятельства.
Сейчас же он чувствовал, как рушился по кирпичику выстроенный мир, ощущал, как действительность вновь сжималась до плоской безжизненной картинки, в которой не оставалось места для яркого и дышащего радостью Юры.
К Тору возвращалась бесцветная мерзлота. Не та, которую однажды он смог увидеть в Юриных глазах, но болезненная, колкая и ранящая. Убивающая изнутри. Пустая. Тору погрузился в неё в полном одиночестве, впервые не имея рядом человека, способного возложить на свои плечи часть его ноши.
Чувство, от которого он успел отвыкнуть, ощущалось в теле болью и ломотой. Хотелось выбросить свои ноги и руки, перестать мучиться и забыть обо всём, что только что произошло. Тору ненавидел своё любопытство, ненавидел то, что решил открыть злополучную коробку, ненавидел Юру, который занимался чем-то настолько неоправданным и глупым, выглядя при этом совершенно невозмутимо.
Их реальность никогда не сможет быть такой, как раньше. Однако, если Юра жил так многие годы, значит, для него ничего не поменяется? Он будет продолжать ходить по земле и общаться с людьми – и они не заметят в его характере никаких странных особенностей. Юра останется самим собой, всё тем же по-детски непосредственным светом.
В конце концов, он всегда был таким? Разве была его вина в том, что Тору придумал себе идеальный образ и слепо в него поверил? Он смотрел на Юру глазами лишенного родителей ребёнка и стремился к нему, как к недостижимому идеалу. При этом Юра оставался настолько понимающим, родным и близким, что Тору не чувствовал себя недостойным. Ему было комфортно находиться рядом, вместе проводить время и учиться по-новому воспринимать переменчивый мир. Сейчас же он даже не представлял, как будет смотреть Юре в глаза.
Ему определённо нужно было чуть больше времени, чтобы разобраться в себе и принять случившееся как данность. Как вновь посмеявшуюся над ним судьбу.
Телефон завибрировал на столе. На экране всплыло уведомление: Юра заботливо спрашивал, что нужно купить домой. В их общий дом. Будто ничего не произошло. Будто ничего и не происходило всё время, на протяжении которого Тору – честно, без преувеличения, – так часто чувствовал себя почти счастливым.
Он заблокировал экран, так и не открыв сообщение. Юра не подозревал о том, что его секрет был жестоко вывернут наружу. И причин ненавидеть его стало больше. Только сама ненависть вдруг куда-то пропала. Загорелась ослепляющей вспышкой и так же резко исчезла, оставив после себя лишь едкий запах гари и пепла. Так было всегда, стоило им немного поговорить по душам. Но теперь Тору не знал, когда подобный разговор состоится в следующий раз. Время. Всё должно было решить время. Им обоим нужно разобраться в себе: Юре, наверное, даже важнее.
Вся слаженная работа шла насмарку, когда жизнь начинала приходить в себя. Она уставилась на Тору растерянными и сонными глазами – он не знал, чего следовало ожидать и совершенно не представлял, что нужно было делать.
Тору собрал вещи и, оставив на столе лишь обещанную Юре картину, покинул чужую квартиру. Запах ладана перестал мерещиться ему только на середине пути.
Перед глазами всю дорогу стояло жёлтое пятно небрежных мазков. Казалось, где-то в идущей навстречу толпе он видел взлохмаченную светлую макушку.
Шаг тридцать второй. Улыбка Бога
Как и ожидалось, Юра позвонил спустя чуть меньше, чем полчаса. Тору сразу представил, как он приходит домой, ставит пакеты на пол, идёт разглядывать опустевшие комнаты и, наверняка, замечает чуть приоткрытый ящик, но не придаёт этому большого значения. Запутавшись и почувствовав себя дураком, Юра, наконец, звонит ему, и теперь он слышит дребезжащий на диване телефон.
Тору лежал рядом и, обессилев, смотрел в потолок. Ему не хотелось говорить сейчас – на эмоциях можно было сказать лишнего и окончательно всё испортить. Вместо этого он предпочёл трусливо молчать и прятаться от Юры даже в социальных сетях.
Когда Тору отключил уведомления, ему стало ещё тяжелее держать себя в руках. Теперь он стал проверять телефон каждые пять минут, невротично читая всплывающие панели сообщений. Юра, очевидно, беспокоился. Тору не меньше беспокоился за его беспокойство – а если снова приступ, а он там совсем один? Наверное, нельзя было оставлять его в неведении? Он же многое значил для Юры, раз тот пошёл на…такое? От мыслей о коробке Тору вновь передёрнуло. Нет. Говорить сейчас точно было нельзя.