Услышав такой высокомерный и издевательский ответ, бароны Венгрии снова и снова упрашивают, уговаривают и настаивают, чтобы при посредничестве Сигизмунда, короля римлян и Венгрии, крестоносцы дали себя склонить и принудить к переговорам и заключению мира и, утишив свои страсти, не отказывались испробовать любые средства примирения. Однако магистр и командоры, возбужденные неразумным пылом гнева и гордости, продолжали настаивать на данном ими, хотя и резком и противном всякой справедливости ответе; один только граф фон Венде, командор мевенский, среди стольких ненавистников мира, убеждая заключить мир, сказал: «Давно испытал я на опыте, что несет с собой мир и что — война, и мне кажется лучшим и более здравым, какие бы обиды и ущерб, причиненные как-либо королем Польши, ни остались невозмещенными, отбросив желание победы и мщения, прийти к мирным переговорам. Ибо часто, даже когда войска сходятся и готовы вступить в бой, бывает, что начинаются переговоры и заключают мир. И так как исход войны сомнителен и может даже все перевернуть стремительным наплывом опасностей, то я полагаю, что верный мир лучше надежды на победу». Недовольный этими словами и не будучи в силах сдержать порыв души, Вернер Тетингер, командор эльбингский, стал нападать на графа фон Венде, командора мевенского. «С таким расположением души, какое ты здесь выказываешь, командор мевенский, — сказал он, — тебе пристало бы оставаться дома под крышей, так как ты более пригоден для ухода за больными братьями Ордена, чем для военных дел». Мало задетый такой насмешкой, граф Венде возразил: «Что касается меня, то я не поколебался честно и с пользой высказаться за мир и в своей речи признать, что мир лучше всякой войны, так как я считаю отвратительным, чтобы в наши дни проливалась кровь католическая, когда не испытаны мирные средства, которые предлагаются. И хотя я стою за мир и больше всего желаю мира, но если по божьему попущению придется вступить в бой при враждебном нам Марсе, то я буду сражаться отважно, как подобает человеку благородной крови; ты же относись предусмотрительнее к тому, что и как ты советуешь и больше всего смотри, как бы ты, так грозно рассуждающий о войне в этих стенах, не пустился бежать из предстоящего сражения, подобно зайцу, напялившему на себя шлем». Затем один из баронов Венгрии, Сциборий из Сцибожиц, прервав ссору командоров, начал разными способами снова и снова склонять к миру, говоря, что он старый воин, бывалый в сражениях, испытавший много превратностей и случайностей войны, и что он полагается на себя, но, во всяком случае, пока возможно, не отвергает мира. Но он получил на это от магистра Пруссии Ульриха такой ответ: «Ты говоришь, Сциборий, — сказал он, — как поляк: ибо мы знаем, что ты родом из Польши, именно из Куявской земли, поэтому-то ты на благо и пользу твоего народа убеждаешь и советуешь принять мир, а мне и Ордену никоим образом принять его нельзя».
В этом деле воочию виден большой порок крестоносцев: они превозносились высокомерием и хвастались обладанием столь великими силами и средствами, что считали, будто не найдется на свете среди королей такого, который мог бы равняться в войне и мире с ними; и они полагали, что и все другие должны признавать за ними столько же, сколько они самонадеянно возомнили о себе сами в сердцах и мыслях; в таком своем ослеплении они забывали, что еще не бывало человека, всеми признанного безупречным и могучим, которому бы не угрожала опасность даже от слабого.
Бароны венгерские, понимая, что магистр и его командоры по натуре не склонны принять мир даже на справедливых условиях, отсылают обратно королевского гонца Петра Корцбога; они сообщают Владиславу, королю польскому, что они с своей стороны приложили все свои старания, способности и труды и будут и еще прилагать их, насколько будет возможно; но они, однако, еще не получили согласия магистра и его командоров на мир, хотя еще не оставили надежды его устроить; и обещают послать завтра через их собственного гонца извещение королю об окончательном намерении магистра и крестоносцев. Когда Петр Корцбог возвратился к королю с ответом венгерских баронов, а также объявил все то, что сам он, Петр Корцбог, увидел и угадал в войске крестоносцев, то Владислав, король польский, понял, что у него не остается больше никакой надежды на мир. Ведь до этого дня как Владислав, король польский, и Александр, князь литовский, так и их приближенные и советники еще желали мира и надеялись на него; сохраняя эту надежду, королевское войско приближалось к берегам реки Дрвенцы и к лагерю крестоносцев, чтобы, если еще удастся, вступить в переговоры о мире, считая, что легче будет договориться о средствах к миру, когда войска той и другой стороны будут расположены на противоположных берегах. Но король, благодаря сообщению Петра Корцбога, был предупрежден и осведомлен, что магистр Пруссии, упорно стоя на своем и не терпя ничьего здравого совета, отвергает все возможности заключить мир; а также, что река Дрвенца по обоим берегам ее укреплена высоким частоколом, так что без боя ее нельзя перейти; а так как сильное вражеское войско обороняло бы столь укрепленные берега бомбардами, стрелами и любыми средствами, то возникало сомнение, следует ли королю идти тем путем, которым он начал идти, и надо ли переправляться, построив мосты, через реку Дрвенцу, или лучше, взяв немножко наискось, пойти назад; наконец король последовал лучшему и более здравому совету: решил идти назад и переправиться через реку посуху у ее истока, рассудив, что более выгодно (как это и оказалось) перенести небольшое промедление и тягость отступления, чем подвергнуть войско и рыцарей опасности вести бой на следующий день в открытом сражении, переправляясь через реку; идя же назад, вверх по реке, войско будет избавлено также от ненужного труда по наведению мостов. Разумность столь здравого совета была легко признана, и наконец он был приведен в исполнение.