Она говорит: — Я купила себе туфли.
Или: — Пьер не знает, как ему быть.
Или: — У Катерины кончился дезодорант в Кастелламаре.
Поль поворачивается и идет на кухню за льдом. У двери он снова оборачивается.
Его сердце взывает о помощи. «Помогите! Помогите!» — кричит его сердце и стучит в стенки гроба. «Шизофреничка навязала мне свою волю. Ее бред, ее вымысел, ее кошмары сбылись».
— Киль узнал тебя, Эльза?
— Думаю, да. Я сегодня была у Гарвена.
— Мне угрожает Киль, а ты только и способна болтать, что о своей проблеме.
— Нет у меня никакой проблемы. Это ты надумал послать меня к Гарвену.
Он одевается. Она проходит из своей ванной через его комнату в свою спальню.
— У Гарвена, во всяком случае, есть проблема, — говорит она. — Проблема со мной — это его, не моя проблема… — На нее падает свет от настольной лампы. Ее тень ложится по направлению к лампе.
У него перехватывает дыхание. «Выпусти меня! Выпусти!»
Он не станет больше спать с ней в одной постели. Никогда, ни за что. Не может мужчина спать с женщиной, у которой неправильно падает тень и которая получает свет или что-то в этом роде непонятно откуда.
Он видит, как она входит к себе в спальню. Когда они последний раз ужинали в ресторане, старшей официантке пришлось повозиться со свечами на их столике — непонятно почему они давали мало света. Или это случилось раньше? Быть может, последний раз это было, когда все они разглядывали только что купленную картину Кандинского. «Подвинься чуть в сторону, Эльза». — «Поль, это ты застишь свет? Какая-то тень… кто? …как?».
Никто вроде бы ничего не заметил, однако заметили все. Пьер и Катерина — быть может, они позже обсудили это между собой: «От матери жутко становится. Ты видела, куда она тень отбрасывает?».
Нет, этого бы ни он, ни она не сказали. Пьер, возможно, позвонил бы Гарвену. Нет, Гарвен тогда бы решил, что Пьер сошел с ума.
А Гарвен заметил?
Нет. Гарвен слишком озабочен собственной проблемой.
Поль кричит ей в спальню:
— Тебе наплевать, что будет со мной! Разве ты не можешь понять весь смысл того, что Гельмут Киль жив и приехал сюда, в Нью-Йорк?
— Так проверь его, — отвечает она деловым тоном, словно речь идет о дупле в зубе.
— Уже проверил, — кричит он. — Он позаботился о «крыше». В реестре умерших в гамбургской тюрьме отмечен некий Гельмут Киль. Он, ясное дело, обзавелся новым именем, новыми документами и местом продавца в обувном магазине, всем, чем надо. Но разве тебе это интересно?
После перебранки у него на душе становится легче. Гельмут Киль определенно представляет угрозу его жизни, но лучше он, чем пытка этим безымянным нечто, которое Эльза видит в проливе.
— Ты готова? — спрашивает он.
А может, он говорит: — Возьми себя в руки.
— Я-то готова, а ты? — отвечает она. — У меня нет проблем. Катерина…
Этим летом в квартире Пьера на Восточной семьдесят второй улице царит восхитительная прохлада. Поль завидует бесшумной системе кондиционирования в квартире сына, которая обеспечивает централизованную беззвучную циркуляцию воздуха по всему дому, и в очередной раз решает перебраться из квартиры у Ист-Ривер в другую, на Сорок четвертой улице, где кондиционеры гудят в каждой комнате.
— Послушай, — говорит Поль, — все это было давным-давно, еще до твоего рождения.
— Но папа, я всего-то прошу тебя быть благоразумным и рассудительным. Обратись к адвокату. Пусть ФБР проведет тщательное дознание. А если тебе этого покажется мало, пусть его проверит частное сыскное бюро.
Полю не хочется уходить из этой прохладной квартиры. Он тянет время, хотя сказал все, что хотел сказать, и уже готов все начать сначала: «Это случилось, когда мы с твоей матерью были молоды, в Англии во время войны…».
Квартира выдержана в современном стиле. Обстановки почти нет, как в кабинете психиатра. Эльза как-то сказала, что при посещениях психоаналитика на нее нисходит успокоение.
— И ко всему еще на меня наваливается проблема твоей матери, — говорит Поль.
— Пусть этим займется Гарвен. Это его проблема.
— Его, вот как? Значит, это проблема Гарвена? — говорит Поль. — Иногда я задаюсь вопросом.
— Каким вопросом? — говорит Пьер, награждая его взглядом, несомненно призванным подчеркнуть невинный характер вопроса.
— Ты когда-нибудь думал о том, что в твоей матери есть что-то необычное?