Пасхальные каникулы прервали обучение детей, и Лекадье получил время на длительное размышление, исходом которого стала решимость. На следующий день после возобновления занятий он попросил у мадам Треливан личную аудиенцию. Она решила, что он хочет пожаловаться на кого-то из детей, и повела его в маленькую гостиную. Следуя за ней, он был совершенно спокоен, как это бывает перед дуэлью, когда человек полностью уверен в своей правоте. Когда она закрыла дверь, он объявил ей, что не может больше молчать, что живет лишь ради тех минут, которые проводит в ее обществе, что лицо ее постоянно стоит у него перед глазами — словом, это было самое искусственное и литературное признание в любви, после которого он подошел к ней и взял ее за руки.
Она смотрела на него с досадой и смущением, повторяя:
— Но это просто абсурд… Замолчите же, прошу вас… Это смешно. Довольно, уходите.
Последние слова были сказаны тоном умоляющим и одновременно столь решительным, что он счел себя побежденным и униженным. И вышел, пробормотав:
— Я попрошу месье Перро, чтобы он нашел мне замену для занятий с вашими сыновьями.
В вестибюле он на мгновение остановился, чувствуя себя несколько оглушенным и нашаривая свою шляпу, так что услышавший его слуга открыл дверь кабинета и сказал, что проводит его.
Тогда этот уход изгнанного возлюбленного, этот камердинер, выросший за спиной, внезапно напомнили моему другу только что прочитанный рассказ Бальзака — короткий и очень красивый рассказ, озаглавленный «Покинутая женщина».
Все ли вы помните «Покинутую женщину»? О, вы не поклонники Бальзака… Стало быть, придется мне напомнить вам сюжет, чтобы вы поняли продолжение: там некий молодой человек проникает под фальшивым предлогом в гостиную женщины и без всякой подготовки самым экстравагантным образом признается ей в любви. Она бросает на него высокомерный презрительный взгляд и, позвонив слуге, говорит: «Жак… или Жан… проводите моего гостя».
До этого пункта мы имеем историю Лекадье. Но у Бальзака молодой человек, следуя за камердинером в прихожую, размышляет: «Если я сейчас выйду из дома, то навсегда останусь глупцом в глазах этой женщины. Возможно, она сейчас сожалеет о том, что выгнала меня, — я должен это понять». И он, сказав слуге: «Я кое-что забыл», поднимается наверх, в гостиную мадам де Босеан, и становится ее любовником.
«Да, — подумал Лекадье, неловко надевая пальто, — да, это моя ситуация… Точно такая же… И я не только буду глупцом в ее глазах, но она еще все расскажет мужу. И какие у меня будут неприятности! А вот если я вновь увижусь с ней…» И он, сказав слуге: «Я забыл перчатки», почти бежит назад по вестибюлю и открывает вновь дверь будуара.
Мадам Треливан сидела с задумчивым видом на пуфике возле камина. Она взглянула на него с удивлением, но очень ласково.
— Как? — сказала она. — Это опять вы? А я думала…
— Я сказал вашему слуге, что забыл перчатки. Умоляю вас послушать меня пять минут.
Она не стала протестовать, и он уверился, что за те короткие минуты, которые последовали за его уходом, она пожалела о своем добродетельном порыве. Этот столь человеческий порыв презирать то, что предлагают, и сожалеть о том, что ускользает, привел к неизбежному следствию: прогнав моего друга по доброй воле, она, услышав, как он уходит, захотела увидеть его вновь.
Терезе Треливан было тридцать девять лет. Вновь — быть может, в последний раз — жизнь могла стать для нее мучительным и восхитительным сочетанием боли и радости; вновь она могла насладиться свиданиями, тайными письмами, бесконечными терзаниями ревности. Любовником ее станет юноша, возможно, гениальный: мечта о материнской защите, столь грубо оборванная ее мужем, быть может, возродится с этим мужчиной, который будет обязан ей всем.
Любила ли она его? Не знаю, но я склонен полагать, что до этого мгновения она думала о нем только как о блестящем наставнике своих сыновей — не из презрения, а из скромности. Когда он подошел к ней после довольно долгой речи, она протянула ему руку и с бесконечной грацией потупилась. Это движение, столь характерное для любимых литературных героинь Лекадье, очаровало его до такой степени, что он поцеловал ей руку с подлинной страстью.