Он честно пытался скрыть от меня тем вечером свое счастье: скромность была неотъемлемой частью образа любовника, какой сформировался у него благодаря романам. Он успешно продержался за ужином и почти до ночи. Помню, как мы с большим воодушевлением обсуждали первый роман Анатоля Франса и как Лекадье искусно анализировал то, что он называл «излишне осознанной поэзией». Около десяти часов он отвел меня подальше от товарищей и рассказал о своем дне.
— Мне не следовало бы говорить тебе об этом, но я просто задохнусь, если не расскажу кому-нибудь о произошедшем. Друг мой, я все поставил на одну карту, холодно разыграл партию и выиграл. Итак, истинная правда, что с женщинами достаточно выказать дерзость. Мои идеи о любви, которые тебя так забавляли, потому что они почерпнуты из книг, доказали свою неоспоримость в реальности. Бальзак — великий человек.
С этого он начал свое пространное повествование, а в конце его засмеялся, обхватил меня за плечи и важно изрек:
— Жизнь прекрасна, Рено.
— Мне кажется, — сказал я, высвобождаясь, — что ты рано празднуешь победу. Она простила тебе твою дерзость — вот и все, что означает ее поведение. Трудности остаются прежними.
— Ах, — возразил Лекадье, — ты не видел, как она на меня смотрела… Внезапно она стала просто восхитительной… Нет, нет, друг мой, ошибиться в чувствах женщины невозможно. Я сам очень долго считал ее равнодушной. Но теперь, говоря тебе «она меня любит», я твердо в этом уверен.
Я слушал с тем ироническим и несколько смущенным удивлением, какое всегда возникает в рассказах о чужой любви. Впрочем, он с полным правом считал, что выиграл партию: через неделю мадам Треливан стала его любовницей. Он подготовился к решающим маневрам с большой ловкостью, обдумал заранее будущие встречи, отрепетировал все жесты и слова. Его триумф был следствием настоящей, почти научной любовной стратегии.
Согласно вульгарным теориям, обладание становится концом любви-страсти. Случай же Лекадье доказывает, что, напротив, обладание может ее породить. Правда, эта женщина подарила ему то, что с подросткового возраста он считал счастливой любовью.
В его понимании наслаждения я всегда выделял некоторые детали, которые меня удивляли, потому что я не ассоциировал их с самим собой. Ему были необходимы следующие элементы:
Ощущать превосходство своей любовницы в каком-нибудь аспекте; так, она должна была отказаться от чего-либо ради него — например, от богатства или социального статуса.
Он хотел, чтобы она была целомудренна и проявляла в наслаждении некую сдержанность, которую он, Лекадье, вынужден был бы преодолевать. По моему мнению, это означало, что гордость в нем брала верх над чувственностью.
Между тем Тереза Треливан в точности соответствовала тому типу женщины, который он так часто мне описывал. Ему нравился ее дом, элегантная гостиная, в которой она его принимала как близкого друга, ее платья, ее выезд. Особую радость он испытал, когда она поведала ему, как долго испытывала страх перед ним. Это признание прочно привязало его к ней.
— Ты не находишь, что это поразительно? — спросил он меня. — Человек считает, что его презирают или по меньшей мере что им пренебрегают, он отыскивает тысячи доводов, чтобы объяснить высокомерие женщины. И стоит ему внезапно оказаться на другой стороне сцены, как он обнаруживает, что она прошла через те же страхи и в те же самые мгновения. Помнишь, как я говорил тебе: «Она пропустила три урока, я ей наскучил»? А она в этот момент думала (она сама мне рассказала): «Мое присутствие раздражает его, я пропущу три следующих урока». Проникновение в мысли другого человека, который прежде казался чужим, — вот в чем состоит для меня, возможно, самое величайшее наслаждение любви. Это словно совершенное отдохновение, восхитительный покой для самолюбия. Рено, я верю, что полюблю ее.
Я же, по натуре человек хладнокровный, никак не мог забыть о нашем разговоре с папашей Лефором.
— Но умна ли она? — спрашивал я.
— Умна, — возбужденно повторил он, — что это означает, умна? Ты встречаешь в Эколь Нормаль математиков (например, Лефевра), которых специалисты считают необыкновенно умными, а мы с тобой называем тупицами. Если я попытаюсь объяснить Терезе философию Спинозы (я пытался), скорее всего ей станет скучно, хотя она слушает очень терпеливо и внимательно. Напротив, есть множество вещей, где она удивляет меня и явно превосходит. Она знает о реальной жизни французского общества конца нашего XIX века гораздо больше, чем ты, чем я и чем месье Ренан. Ее рассуждения о политических кругах, о свете, о влиянии женщин я могу слушать целыми часами, не утомляясь.