Когда я, осмотрев собор, вернулся в ресторан, Лекадье уже был там и вел с хозяйкой, маленькой толстушкой с черными завитушками на лбу, ученую и пустую беседу, последние фразы которой вызвали у меня тошноту. Я поторопился увести его к столу.
Вам знакома эта встревоженная говорливость людей, которые опасаются тягостного намека. Как только разговор приближается к «табуированным» темам, фальшивое возбуждение выдает их тревогу. Они начинают использовать фразы, похожие на пустые поезда, которые командование направляет в уязвимые места с целью предотвратить предполагаемую атаку. Во время обеда мой Лекадье не закрывал рта, демонстрируя легкое, неудержимое, банальное до абсурда красноречие: он рассказывал о городке В., о своем коллеже, о климате, о муниципальных выборах, об интригах преподавательниц-женщин.
— Тут есть, старик, в десятом подготовительном маленькая учительница…
Меня же могло бы заинтересовать только одно — я хотел узнать, как дошло до отречения это великое честолюбие, как признала свое поражение эта могучая воля, словом, во что превратилась его душевная жизнь с того момента, как он покинул Эколь Нормаль. Но каждый раз, когда я пытался увлечь его в эту сторону, он затуманивал атмосферу потоком пустых и невнятных слов. Я вновь видел те «потухшие» глаза, которые так поразили меня вечером того дня, когда Треливан обнаружил его интрижку.
Нам уже подали сыр, и я вдруг взбесился: презрев всякое понятие о деликатности, я резко спросил его, не спуская с него глаз:
— Что за игру ты ведешь, Лекадье? Ведь ты был умен! Почему ты говоришь, словно цитируя сборник избранных текстов? Почему ты боишься меня? И себя?
Он сильно покраснел. Быстрый отблеск воли, возможно, гнева, сверкнул в его взгляде, и на несколько мгновений я вновь увидел перед собой моего Лекадье, моего Жюльена Сореля, моего Растиньяка из Эколь Нормаль. Но тут же официальная маска наползла на его крупное бородатое лицо. Он ответил с улыбкой:
— Вот как? Я был умен? Что ты хочешь этим сказать? Ты всегда был каким-то особенным.
Потом он заговорил о директоре лицея — Оноре де Бальзак окончательно вылепил своего человека.
Пробуждение женщины
© Перевод. Елена Мурашкинцева, 2011
— У них прекрасно постриженная лужайка, — уважительно и удовлетворенно произнесла мадам Бланшар.
Машина, обогнув безупречный газон, остановилась перед замком. Вытянутый, выкрашенный в белый цвет, покрытый черепичной крышей, он имел благородный облик. Над фронтоном сверкали золотые буквы готической формы:
КОЛЛЕЖ САСИ
— Превосходно! — сказала мадам Бланшар.
— Посмотрим, — отозвалась Изабелла.
В свои шестнадцать лет она была чуть высоковата и двигалась с грацией пугливой ловкой кошечки. Мадам Бланшар сказала, что им нужно повидать директрису. Консьержка пошла предупредить об их приезде, затем вернулась, чтобы проводить их. Офисная функциональная мебель из металла и пластика несколько удивляла в этой резиденции Людовика XIII. Объяснением послужило лицо директрисы. Еще молодая, в строгом костюме, с узким красным бантом на лацкане, она выглядела очень современной и энергичной.
— Я привезла вам Изабеллу, — сказала мадам Бланшар. — Знаю, что мы приехали на день раньше, но мой муж только что получил назначение в Токио, и вечером мы должны сесть в самолет. Конечно, наша бедная малышка получила, можно сказать, фрагментарное образование… Что вы хотите? Дипломат в эти тяжелые времена… В последнее время она привыкла к американским школам. Вот почему мы решили, что у вас ей будет лучше, чем в каком-нибудь лицее…
— У нас здесь много учениц из Северной и Южной Америки, — ответила директриса, — впрочем, есть также и француженки, которые, как ваша дочь, должны получить степень бакалавра, хотя так и не прошли курс в нормальной школе. У нас очень серьезные занятия, но мы стараемся сделать жизнь наших учениц приятной. Девушки ездят верхом, играют в теннис; у них есть уроки музыки, танцев, драматического искусства; время от времени мы устраиваем балы. Раз в неделю желающие отправляются в Париж, чтобы пойти в «Комеди Франсез». Вы любите театр, мадемуазель?