12 декабря
Каким-то чудом мы получили разрешение поехать вдвоем в «Комеди Франсез». Я объявила, что нам предложили два места. На самом деле их взял для нас Фортунио, который слишком уж любезен. Я ему сказала:
— Вы так хорошо рассказывали нам о театре Мюссе, месье, что мы умираем от желания увидеть пьесу «Не надо биться об заклад».
Фортунио растрогался, а месье Гардон согласился, потому что «мы серьезные девушки». Бедняга Гардон! Наконец все уладилось. Омнибус отвезет нас в Гарш и заедет за нами в пятнадцать минут первого. Я пойду в театр, а Жизель — на площадь Пантеон. Мы встретимся с ней на вокзале. Что будет, если я вернусь без нее? Не осмеливаюсь думать об этом.
13 декабря
Я сидела у постели Жизель до полуночи. Она только что заснула. То, что произошло вчера вечером, было гораздо страшнее всего, что мы воображали, но это необходимо записать. Мое свидетельство, конечно, понадобится, и не исключено, что именно я спасу Жизель. Ведь сама она не расскажет… Итак, вчера мы расстались с ней около семи часов вечера на вокзале Сен-Лазар. Она взяла фиакр и сказала кучеру: «Площадь Пантеон, дом пять». Когда без десяти двенадцать я увидела ее в купе (купе второго класса, обитое синим сукном, с жалкой масляной лампой, которую я не забуду никогда), вот что она рассказала мне почти безразличным, полностью отрешенным голосом:
«В семь часов я приехала на площадь Пантеон. Спросила Фабьена у консьержки. „Пятый этаж слева, в глубине коридора“. Я поднялась и позвонила. Изнутри слышались голоса и громкий смех. Через секунду дверь отворилась. На пороге стоял Фабьен в бархатном пиджаке. Он был ошеломлен и словно бы не узнал меня. Потом он спросил, довольно сухо:
— Что вы делаете в Париже? Чего вы хотите?
— Разве вы не получали моих писем?
— Получал… Но зачем приходить сюда?
— Я вам писала… Я больше не могла оставаться в коллеже, не получая никаких известий от вас… Фабьен, если ваши родители враждебны нашему браку, мы будем счастливее, живя вместе, чем прозябая в разлуке.
Он впустил меня в крошечную прихожую.
— Не говорите так громко, — тихо сказал он. — У меня здесь товарищи… Бедное дитя, что мне делать с вами? У меня только одна спальня.
— Я разделю ее с вами.
— Не говорите глупостей. Ваша семья потребует вернуть вас, вы несовершеннолетняя.
— Мои родители, чтобы избежать скандала, с радостью согласятся на наш брак.
— Это абсурд… Но сначала я должен выпроводить моих друзей.
Он вернулся в комнату и запер за собой дверь. Я не слышала, что он сказал им. Кто-то, не он, произнес очень громко:
— А, это малютка-пансионерочка! Поздравляю, дорогой мой.
Потом они вышли — пять офицеров в мундире. Проходя мимо, они смотрели на меня иронически, некоторые — с жалостью. Один из них сказал:
— Внимание, Фабьен! Завтра утром в полку, в шесть ровно. Без шуток…
Потом они исчезли на лестнице.
После этого Фабьен позволил мне войти. Вид у него был очень важный и недовольный. Ни одного ласкового жеста, ни одного поцелуя. Только нравоучение!
— Для всего свое время, деточка. Любовь — это любовь, бал — это бал, а служба — это служба.
— Но, Фабьен, вы же сами вскружили мне голову своими признаниями. Пока вы не заговорили со мной, я не думала ни о чем, только о танцах и музыке. Вы сами попросили меня прийти к вам в спальню, вы сами…
— Да, я поступил скверно, поддавшись пьянящему действию прекрасной ночи, грозы, вашей красоты… Но жизнь состоит не только из этого. Уже на следующее утро я опомнился… И вы должны поступить, как я. Уезжайте! Возвращайтесь в Саси, девочка… Играйте комедии, но не живите ими.
Время от времени он тревожно взглядывал на часы. На столе я увидела письма — мои письма. Эмилия, они были не распечатаны! Он продолжал говорить, но тон его, поначалу любезный и отеческий, становился все более жестким. Под конец он сказал сурово:
— Ну вот что, хватит! В полвосьмого мне должны нанести визит. Вам нельзя оставаться в моей комнате.
— Это женщина?
— Да.
— Ваша любовница?
— Еще нет… Да, собственно, по какому праву… Ну же! Уходите, уходите немедленно, или вы принудите…
— Выгнать меня, Фабьен? Прекрасно!
В этот момент прозвучал звонок. Три коротких звонка. Он побледнел, грубо подтолкнул меня к чему-то вроде гардероба, и я оказалась меж двух мундиров, чьи пуговицы и обшитые шнуром петлицы оцарапали мне лицо. А он сказал глухим и ужасным голосом:
— Если ты заговоришь или пошевелишься, больше ты меня никогда не увидишь.
Я почувствовала его решимость и застыла. Из моего тайника я ничего не видела, но слышала все. Вошедшая женщина была актрисой, потому что она сразу сказала: