— Повторяю тебе: это невозможно. Соланж узнает себя и обидится.
— Не думаю.
— Значит, ты считаешь, что она не обидится, если я, ее друг, разнесу по всему свету скандальную историю, известную всему Нью-Йорку?
— Уверена, что не обидится.
— Ты иногда бываешь поразительно упряма.
— Ничего подобного. Просто я знаю женщин, а ты, Бертран, по-прежнему заблуждаешься на их счет, как все мужчины… А уж Соланж-то я знаю лучше многих других. Твоя прелестная приятельница больше всего на свете боится не скандала, а безвестности… О ней будут злословить? Какая разница, лишь бы о ней говорили… К тому же кто тебе велит осуждать ее? Сделай ее положительной героиней.
— Не могу. Вся соль этой истории в контрасте между наивностью посла с его романтическими представлениями о любви и дерзким цинизмом нашей Соланж.
— Верно, но ведь цинизм еще не худший недостаток. Лицемерие в сто раз хуже. Изобрази Соланж женщиной энергичной, жестокой, чуть презрительной, для которой мужчины — не более чем пешки. Она будет в восторге.
— Она будет в ужасе!
— Давай проверим.
— Изабелла, не будь такой назойливой.
— Бертран, не будь таким трусом.
— Я вовсе не трус. Но я не хочу терять друга. Соланж мне дороже рассказа. Послушай, Изабелла, я предлагаю тебе компромиссное решение. Я напишу этот рассказ…
— Слава Богу!
— Постой. Я напишу его, но прежде чем печатать, покажу его Соланж, не говоря о том, что речь идет о ней, — как будто мне просто интересно узнать ее мнение. И посмотрю, что она скажет.
— Милый Бертран!
— Что значит «милый Бертран»?
— Это значит, что ты — прелесть; ты совершенно не умеешь хитрить. Ведь все это шито белыми нитками: «Не говори о том, что речь идет о ней». Как, интересно, она сможет себя не узнать, если ты ничего не изменишь?
— Она узнает себя, но у нее будет возможность не признаваться в этом. Если она скажет: «Я не в восторге. Это не лучший твой рассказ», — все станет ясно.
— Милый Бертран!
— Изабелла, не выводи меня из терпения!
— Молчу, молчу. Работай спокойно.
У Изабеллы Шмит был большой опыт, и она знала, что убедить мужа сесть за рассказ или роман нелегко. Всякая тема вызывала возражения нравственного, сентиментального, семейного или национального порядка. Но только до тех пор, пока художник, воспарив над повседневностью, не одерживал победу над моралистом, другом, родственником и гражданином. Тогда Бертран полностью погружался в работу и забывал обо всем, кроме своих персонажей. С этого счастливого момента он, казалось, впадал в какой-то транс. Возможно, все дело было в том, что сначала он долго колебался и не спешил приступать к работе; за это время сюжет успевал созреть в его уме, и когда он наконец садился за письменный стол, рассказ ложился на бумагу с удивительной быстротой, словно сам собой. Так случилось и на этот раз. Бертран написал рассказ в три дня.
— Ну как, ты доволен?
— Не совсем. Но, в общем, доволен. Шесть тысяч слов — это немало. Фабрикант из Питсбурга вышел неплохо. Никогда не думал, что смогу так похоже изобразить американца. Характер героини только намечен, но она мила. Не знаю, конечно, что скажет здешняя публика… Французам бы, наверно, понравилось.
— Ты все еще собираешься показать рассказ Соланж?
— Да надо бы. Сознаюсь тебе, теперь, когда он уже написан, мне было бы обидно его не напечатать. Но и надеюсь, что Соланж не станет возражать. Против ожиданий, я многое изменил — даже не думал, что это будет так легко.
— Тогда я сейчас же звоню в «Отель Пьер» и спрашиваю у Соланж, когда она сможет тебя принять?
— Постой. К чему такая спешка?
— К тому, что я знаю: если тебе дать волю, ты найдешь тысячу причин, чтобы отложить испытание… Никогда не следует откладывать вещи неприятные, но необходимые. Отнесись к этому визиту, как к посещению зубного врача или операции.
— Вполне безболезненной.
— Ты в этом уверен?
В тот же день в пять часов вечера Бертран Шмит вошел в квартиру Соланж Вилье на тридцать третьем этаже «Отель Пьер». Он был уверен, что она встретит его полулежа на диване. Так и оказалось. Соланж и вдали от родины оставалась верна своей парижской тактике и по-прежнему скрывала твердость характера за небрежностью поз. Зная, что ноги у нее безупречны, она охотно позволяла гостям любоваться ими. Рядом с ней на норковом покрывале лежала книга Бертрана. Она протянула гостю маленькую ручку с тщательно отполированными коготками.
— Как это мило с твоей стороны, Бертран!.. Я была так рада — и чуть-чуть удивлена, — когда Изабелла мне позвонила… Твоя супруга не балует меня своим вниманием. Да, сильно я, должно быть, сдала, дорогой мой Бертран, раз Изабелла сама посылает тебя ко мне! Или…