Да, я был анархистом до мозга костей, люто ненавидел всякую власть и государство, а ещё больше презирал мораль и моралистов — этих хитрых ублюдков, толкующих массам о всяких «правильных» химерах.
Позвав нашего шныря Витю Перца, я велел ему заварить банку чифиря, а сам полез в заначку и быстренько достал из неё свои скромные «сбережения». Денег было не густо, но и не мало с учётом места — девятьсот долларов в переводе на «амэрикен штат». На первое время вполне достаточно. Двести я оставлю своей братве, остальное возьму с собой.
Нужно успеть сбегать в сапожку к знакомому сапожнику и закатать их в подошвы сапог, так надежней. Убьют не убьют, а на какой-нибудь пересылке на полном голяке очутиться можно. Об этом следует подумать уже сейчас. На верхах останется только мелочь, зимбер, по-нашему. Пятьдесят — шестьдесят долларов вполне хватит. Сапоги с меня не сдрючат, шмон не страшен. У Гадо тоже будут деньги, должны быть… Такой тип не понадеется на кого-то, нет, он явно готовился к побегу не один день, что-то наверняка у него есть.
Тяжёлые мысли как-то незаметно отхлынули, а после крепкого чифиря меня и вовсе отпустило. Я смотрел на нары и тумбочки нашей вонючей секции, украдкой окидывая взглядом снующих туда и обратно мужиков, и думал о том, что завтра я, возможно, буду далеко от этого смрада. О, как мне надоели эти рожи и эти погоны! С каким бы наслаждением я забетонировал всю эту проклятую территорию, дабы она ни единым колышком не напоминала о своем существовании! Скоро… Ещё немного — и мои глаза увидят совсем иной мир, в принципе такой же, но более просторный и менее мелочный в своем прекрасном изобилии…
Стрелки на часах завхоза показывали пять сорок пять, до смены оставалось чуть более двух часов.
Покинув секцию, я скорым шагом отправился в сапожку, предусмотрительно прихватив с собой одного молодого огольца, которому отдал деньги. Такого не станут шмонать, а меня могли остановить в любом месте на пути от барака к сапожке. Что-что, а нюх на бабки менты развили, как настоящие псы, и чуяли их за версту.
Примерно в половине второго ночи я уже был неподалёку от лесозаводского бункера, где мы условились встретиться. Рамы лесозавода работали вовсю и немного оглушали. Я выбрал самое темное место возле пакетов с обрезной доской и на время затаился там. Пространство возле бункера слегка освещалось, нет-нет под него заезжали самосвалы и, приняв порцию опила, следовали к вахте. Все, что мне нужно было сделать в жилой зоне, я сделал и даже успел обойти нескольких своих знакомых, дабы тайком попрощаться с ними и запомнить их навсегда.
Рядом со мной лежал небольшой, но прочный мешок, в котором находились вольные туфли, курево, бритвенные принадлежности и прочая мелочь. Он весил всего несколько килограмм от силы. Брюки, свитер и пиджак я надел под робу и телогрейку. Я был весь в чёрном, таким же был и мешок. Письма и фотографии пришлось сжечь, хотя некоторые — особо памятные и дорогие — сжигать было жаль. Я закурил, прикрывшись ладонями, и стал ждать, пристально всматриваясь в темноту. Минут через пятнадцать на пятачке сразу за бункером мелькнула чья-то тень, потом другая и третья. Я подождал пока «тени» дойдут до входа в лесозавод, и увидел, что они не вошли, а свернули в сторону, туда, где обычно не ходят.
«Это они», — подумал я и, оставив мешок на земле, двинулся туда же. В темноте мне не сразу удалось разглядеть лица сидевших на бревне. Подойдя вплотную, я увидел, что рядом с Гадо сидели Фриц и Пепел — два земляка-приятеля из третьего барака. Оба родом из Краснодара, обоим чуть за тридцать. Я хорошо знал и того и другого, поскольку одно время сам жил в третьем бараке. Публика была еще та, однако ни в чем предосудительном с точки зрения арестантской жизни упрекнуть их было нельзя. Фриц — широкоплечий нагловатый боксер — приехал к нам с усиленного режима, где отрезал голову какому-то зеку, заведующему столовой, который отказался кормить его мясом. За него ему добавили одиннадцать лет, три первые — в крытой тюрьме. Пепел сидел за бандитизм и имел тринадцать лет со свободы. В зоне с ними никто не связывался: все знали, что эти парни «без отдачи» и с дурью в голове. Разумеется, они не принадлежали к когорте «чистой» братвы, тем не менее с ними считались, как с порядочными, даже авторитеты.
Я подивился про себя смекалке Гадо и отдал ему должное — лучших кандидатов для стрельбы по живой мишени в, так сказать, экстремальных условиях нельзя было и сыскать. Эти будут палить до последнего патрона как одержимые, пока их собственные головы не уткнутся в землю.