В глубине души он доволен. Его собственные люди перешептываются, и те, кто знают ее, раcскажут остальным, но одно дело услышать слухи, и совсем другое — увидеть собственными глазами. Эта группа американцев теперь знает, с кем имеет дело, и так же узнает следующая. Они сами увидят, какова она, эта капитан — эта красивая женщина, у которой больше власти, на которой больше ответственности, чем когда-либо достанется большинству из них, — женщина, которая ни от кого не потерпит неуважения.
— Ваше имя, боец? — Голос гладок как шелк, только на самом деле это вовсе не шелк, а полированная сталь, и Мельбурн внезапно осознает, как он рад, что к нему такой голос вряд ли когда-нибудь будет обращен.
— Рядовой Аарон Ренделл, мэм! — почти что выкрикивает американец, не сводя глаз с точки на стене за ее спиной. Соображает парень, думает он. У него еще есть шансы выжить.
— Откуда родом, рядовой Ренделл?
— Вермонт, мэм.
— Как давно в Европе, рядовой?
— Ставлю полфунта, что дело кончится слезами, — шепчет Альфред, склонившись к его уху.
— По рукам, — шепчет он в ответ. Не кончится, не в этот раз. Не перед ребятами из его части. То ли дело боевая обстановка. Тут же обычное дело, повседневное, дисциплина, уважение к вышестоящему чину. Она жестка и не склонна к компромиссам, но не жестока.
— Восемь месяцев, мэм!
— Я так понимаю, дома девушка ждет?
— Да, мэм! — чуть сбивчиво.
— И как по-вашему, хорошенькая она, рядовой?
— Красавица, мэм! — Мельбурн снова не сдерживает улыбку: в голосе рядового сквозит замешательство.
— Вы не видели свою девушку восемь месяцев, рядовой, и при этом решили развесить омелу в военном лагере, насчитывающем двести семнадцать женщин и четыре тысячи мужчин, на шестом году мировой войны. — Она смолкает. В столовой стоит гробовая тишина. — Вы полагаете, что вы верно оценили ситуацию, рядовой?
Лицо бойца выдает внутреннюю панику.
— Нет, мэм.
— Так я и думала, — ледяным голосом подытоживает она. — Вольно.
Рядовой тем не менее стоит, вытянувшись в струнку, пока она обходит его и выходит из столовой, и продолжает стоять, когда мимо него проходит Мельбурн — и тот мимоходом хлопает парня по плечу.
— Молодец, — беззлобно говорит он, и у молодого человека опускаются плечи.
— Он не виноват, что он американец, — бросает Мельбурн ей вслед, негромко, чтобы слышно было только ей. Она останавливается и поджидает, пока он поравнялся с ней.
— Я не поддамся сомнительному очарованию веточки полупаразитической флоры, инициирующей бесчисленное количество неловких взаимодействий и навязывающей близость людям, которые в иных обстоятельствах и не дотронулись бы друг до друга! — восклицает она.
— Ну, празднично, — невозмутимым тоном отвечает он и ухмыляется, поймав ее хмурый взгляд. — Вам не кажется, что вы самую малость перегнули палку? — продолжает он чуть погодя, остановившись и подняв взгляд на чернильно черное небо. Даже не глядя на нее, он знает, что она закатила глаза в ответ. — Восемь месяцев, — напоминает он.
— Вы действительно считаете, что развесить по лагерю омелу — это хорошая мысль? — в ее голосе слышится легкое недоумение.
— Не сказал бы. Однако, цитируя ваши же слова — идет шестой год войны. Ребятам не помешает немного радости в этой адской дыре, — бормочет он. — Где ж ее еще вешать. — Он пожимает плечами. — Кроме того, не так уж и далеко Рождество.
Она недоверчиво щурится на него.
— Почему вы так отстаиваете эту затею, сэр?
— Я не отстаиваю, я всего лишь морально вас подготавливаю, потому что вы увидите эту омелу на том же месте завтра же вечером, — ухмыляется он. — Вы ведь знаете, Леопольд обожает американцев. Спокойной ночи, — добавляет он и поворачивает на импровизированную аллею, ведущую к его жилищу.
***
Конечно, он знает, какие ходят слухи, но ему всё равно. И потом, если люди будут думать, что она спит с ним, бригадным генералом Уильямом Мельбурном, они, скорее всего, оставят ее в покое, и он этому более чем рад. Ей и без того достается гораздо больше, чем должно бы, из-за одного только ее пола.
Конечно, он знает, что будут говорить за ее спиной, но оно, пожалуй, того стоит. Она уже распяла не одного неосторожного и успела заслужить достаточно уважения у тех, кто ее знает, чтобы кто-либо всерьез считал, что она всего добилась через постель. Да и имя выдает ее с головой: не секс, так непотизм, так что он рад чему угодно, лишь бы хоть как-то оградить ее. С остальным она справится сама.
О да. Это она умеет.
Один из недавно прибывших бельгийцев, тоже капитан, излишне настойчив и излишне фамильярен с ней однажды вечером. Когда она имеет неосторожность пройти под висящей над дверью омелой и он увязывается за ней, у нее кончается терпение. Мельбурн даже не пытается ее остановить. Бельгиец хромает не меньше суток, и его хромота доносит информацию до остальных лучше, чем что-либо.
Палатку Мельбурна едва не сносит от крика подполковника бельгийцев. Он вызывает ее к себе, она является и встает по стойке смирно, с каменным лицом. В принципе, она ему не подчиняется, поскольку получает приказы непосредственно из Штаба межвойсковых операций, но это его бригада и его лагерь, к тому же она всего лишь капитан, а он генерал и отвечает за нее, поэтому это в принципе его дело тоже.
— Я требую предъявить ей обвинение, господин генерал! — разоряется бельгиец. Представителю страны, которой четыре года назад надрали зад нацисты и которую союзные войска освободили меньше пары месяцев назад, стоило бы вести себя поскромнее.
Мельбурн со вздохом потирает висок. Выражение ее лица из бесстрастного становится разъяренным, и он примирительно поднимает руку.
— Я понимаю ваши чувства, господин подполковник, и совершенно с вами согласен. — Он видит, как на секунду широко распахиваются ее глаза и как она мгновенно отводит взгляд, как лицо ее вновь каменеет. — Я с радостью дам показания на вашем трибунале, поскольку сам был свидетелем инцидента.
Бельгиец растерян.
— На каком трибунале?
— На котором будут судить вашего человека. Как минимум — за нарушение воинской дисциплины.
Бельгиец таращится на него, разинув рот.
— Разумеется, я предоставлю исчерпывающий, подробный отчет о поведении всех участников инцидента и нашему, и вашему командованию.
Бельгиец, лицо которого приобретает весьма нездоровый оттенок красного, поворачивает к ней голову и переводит взгляд обратно на Мельбурна.
— С ней всё в порядке, в то время как мой капитан едва ходит, господин генерал!
— Так пусть учится не распускать руки, — отрезает Мельбурн. — Ваши люди гости в моем лагере. Если мне еще раз придется решать подобный вопрос, я сообщу командованию, что вы неспособны поддерживать элементарные нормы подобающего поведения у своих людей, господин подполковник.
Бельгиец шипит ей что-то по-французски и вылетает из палатки, и Мельбурн, испустив вздох, садится.
— Где же вы научились этому замечательному приему?
— У одного бельгийского агента в Сопротивлении, — дергаются насмешливо ее губы.
Он закрывает глаза и изо всех сил пытается не улыбнуться.
— Ну конечно.
***
Двенадцатью месяцами ранее
Его не особо интересует эта новая команда УСО*, приписанная к его бригаде. Эксперимент по внедрению малых, более независимых команд в крупные подразделения, сообщает ему Леопольд. Их задача — инфильтрация, разведка и саботаж.
УСО — совсем другая порода бойцов, и он по опыту знает, что обычно они не вписываются в другие полки. Это некадровые военные, добровольцы, записавшиеся на специальную службу и проделывающие крайнее необычные вещи в зонах боевых действий. Тем не менее, они быстро стали элитными боевыми отрядами, которым поручали небольшие, но очень важные задания.