Ко всему прочему, она ему просто нравилась. Запальчивая, но забавная, с умом острым, как бритва… он получал искреннее удовольствие от общения с ней. У нее всегда наготове был миллион вопросов, так отчаянно она стремилась научиться у него всему, что могла, у него, у человека, которого она — как он вскоре понял — уважала. Она никому не давала спуску и сдачи часто давала так, что мало не покажется, а потому большинство сослуживцев к ней не цеплялись. Всё это, плюс успешные первые задания ее команды, стало надежным фундаментом ее репутации. Он никогда не забудет, какое лицо было у майора Конроя, когда она вернулась с целой и невредимой командой, выполнив все поставленные задачи, да еще и добыв семь бутылок вина, с извинениями, что вина так мало — просто каждый мог унести всего по бутылке.
Славно было выиграть то пари, а от улыбки, которой она его наградила, узнав, что он поставил на ее успех, у него едва не остановилось сердце. Он никогда ни на кого и ни на что не ставил, но презрительный оскал Конроя все-таки подстегнул его.
Она умудрилась влезть к нему в душу, преодолев все заслоны, эта взрывная красавица капитан с ярко-голубыми глазами, и он решил: пусть. Ничего ведь не может быть между ними, и ничего не будет. Она, юная, красивая, ни за что не ответит на чувства немолодого, уставшего от жизни мужчины — ей такое и в голову не придет.
Но этот ее взгляд сейчас… как же он ошибался.
Когда он смотрит на нее снова, она уже улыбается и смеется со своей командой, и он задерживает взгляд на несколько коротких секунд. А не стоило бы: она чувствует его взгляд и поворачивает голову, смотрит мягко, но настороженно, и он не выдерживает, он отворачивается и вскоре тихо покидает столовую, распрощавшись с соседями по столу.
— Генерал! Куда вы? — слышит он за спиной и оборачивается, смерив ее изумленным взглядом. — Почему не празднуете? Вы ведь всегда говорите, как важно подавать хороший пример своим людям, сэр, — тараторит она.
Он качает головой.
— Слишком много работы. Нужно проследить, чтобы добытые вами документы попали к Леопольду. — Оправдание так себе, и им обоим это известно.
— Прямо сейчас? — спрашивает она, слегка сощурившись.
— Да.
Она хмурит брови.
— Как вы и сказали, я должен подавать хороший пример своим людям. Во всем, — подчеркивает он, а потом разворачивается и уходит.
***
Она еще не до конца осознала, понимает он, что она уже не в Сопротивлении, что она командир и не может участвовать в каждой операции просто потому, что ей так хочется. Она молода и красива, и он знает, как именно Сопротивление использует женщин, но теперь у нее другая жизнь. Более того, она женщина в боевой зоне, к тому же владеет французским и немецким, и в боевой обстановке она одновременно чрезвычайно ценный актив и огромная ответственность для других. У него нет ни малейших сомнений, что любой член ее команды — и большая часть его бригады — в конечном счете сломается под пыткой, если пытать будут ее.
Они многократно это обсуждают, и всякий раз она слушает его с бунтарским выражением лица. Ясное дело, ей не нравится то, что он говорит, но в итоге она обещает, что участвовать будет только в тех операциях, в которых ее участие необходимо. Он сдается.
Утром у его двери появляется Гарри, огорошив его сообщением, что отбывшая вчера утром группа задерживается.
— Где капитан Кент?
— Она с ними, сэр.
Он недоуменно моргает, едва успев удержаться от дальнейших расспросов. Довольно и того, что он не знал о ее участии в операции, не хватало еще спрашивать причину.
— Какая задержка?
— Шесть часов. Расчетное время возвращения было четыре ноль-ноль, сэр.
Шесть часов, вопит разум, и он усилием воли подавляет панику. Сосредоточься.
Проходит еще четыре часа, и они возвращаются. Падает снег, холод собачий, и он весь извелся. Они еще никогда так не задерживались. На операцию было отпущено двадцать четыре часа.
Они пропали на тридцать четыре.
— Генерал! — слышит он крик сунувшегося в дверной проем Гарри и вылетает из кабинета. Она стоит посреди улицы, ее люди стоят за ее спиной, промерзшие, с ног до головы покрытые грязью и сеном, смотрят на него с опаской. Живые.
За несколько секунд он успевает испытать полный спектр эмоций, от безмерного облегчения до едва сдерживаемой ярости.
— Капитан, в мой кабинет, сейчас же! — чеканит он, разворачиваясь на каблуках.
Он врывается в кабинет, едва не трясясь. Понимая, что должен взять себя в руки прежде, чем откроет рот, он делает глубокий вдох, запускает руки в волосы, опирается на письменный стол.
Услышав ее шаги, он выдыхает, медленно, неслышно.
— Почему вы отправились на операцию? — тихо спрашивает он, смотря на ее бледное лицо, перемазанные щеки, розовый от мороза нос.
— Нужен был кто-то, владеющий немецким, сэр, — говорит она, и он сжимает кулаки.
— В вашей команде таких четыре человека, — отвечает он как можно спокойнее. Она моргает, и в следующую секунду лицо ее искажается гневом.
— Майло ранен, Артур еще нездоров, а двое других не отдыхали уже несколько недель!
— Почему вы посылаете их на задания всех сразу? — парирует он. Она отшатывается, возмущенная несправедливостью намека: какой же из тебя командир?
— Не посылаю. Следующим должен был идти Майло, — скрипит она. — Только вот нелегко пройти четыре мили на свежерастянутой лодыжке. Сэр.
— Вы должны были отложить операцию, если не располагали необходимыми кадрами, — говорит он. Она стискивает зубы.
— Я располагала кадрами…
— Вы не кадр! — повышает он голос, перебивая ее, и она вздрагивает, крепче сжимая кулаки, в тонкую полоску сжимая губы. — Вы актив. Вам не позволено рисковать собственной безопасностью помимо случаев, когда иного выбора нет! Вас могли взять в плен или убить!
— Тогда я погибла бы со своей командой!
— Именно этого я и боюсь! — кричит он, и она таращится на него своими огромными глазищами, приоткрыв рот… эх. Вот оно, вот для чего нужен устав. Она для него важнее, чем кто-либо в этом лагере. Какая уж тут, к дьяволу, объективность. Он закрывает глаза. Он опускает голову.
Она всё молчит, только смотрит и смотрит. Он заставляет себя взглянуть в ее полные муки глаза. Перемазанное грязью лицо ее пылает. Прекрасная. Бесценная. Живая.
— Вы ранены? — Она мотает головой.
— Нет, сэр.
— Кто-нибудь из ваших?
— Нет, сэр.
— Что произошло?
— В фермерский дом вернулась группа, — дрожащим голосом рапортует она. — Видимо, не так он был заброшен, как могло показаться по аэрофотоснимкам. Их было четверо. Коллаборационисты. Пришлось ждать, пока они уснут. — Он молча кивает. — Простите, сэр, — почти ровным голосом добавляет она, и он опять кивает.
— Ступайте, приведите себя в порядок.
Она выходит, и он, рухнув в кресло, роняет голову на руки.
***
По-настоящему пьяной он ее никогда не видел. Пожалуй, за всё то время, что он с ней знаком, пьяна она и не бывала. И это разумно: конечно, ее команда за ней приглядела бы, но… как она и напомнила тому юнцу, американскому солдату — пять лет войны, почти четыре тысячи мужчин. Однако вот она сидит, кажется, вполне себе под мухой. Он наблюдает за ней украдкой. Уже перевалило за полночь. Она почти одна в пустой, как и полагается в такое время, столовой. Собственно, и ее тут быть не должно — отбой был полтора часа назад — но он придираться не станет.
Гарри видел, как он вошел, Гарри хлопает ее по плечу, встает и выходит, быстро отсалютовав: «Генерал». Он направляется к ней.
— Капитан, — здоровается он. Она поворачивается к нему и поднимается. Она смотрит на него блестящими в тусклом свете походного фонаря глазищами, моргает, как сова, и ее губы расплываются в широчайшей улыбке. Ему стоит большого труда не улыбнуться в ответ.