— Генерал!
— Развлекаетесь?
— Да, — заявляет она, подумав немного. Его губы трогает улыбка.
— Вам, наверное, неплохо бы отправиться отдыхать, — предлагает он, и она делает к нему шаг.
— Но я не хочу спать! — восклицает она — пожалуй, чуть более радостно, чем предполагает ситуация. — Праздновать нужно! Мы ведь почти в Германии!
Ее энтузиазм заставляет его слегка усмехнуться помимо воли. Виктория навеселе совершенно такая же, как капитан Кент, только… веселее. И она это заслужила: в общем и целом союзные войска заняли чуть более сотни километров меньше, чем за две недели, и теперь они расположились у германской границы. Командование надеялось закончить войну к Рождеству, но сейчас, думает он, в штабе рады будут, если хотя бы получится перейти германскую границу к середине декабря. Впереди еще немало боев.
— Верно, — тихо произносит он, окидывая взглядом пустое помещение, убеждаясь, что они здесь одни. Она делает еще шаг.
— Всё почти закончилось, — так же тихо говорит она, и лицо ее мрачнеет.
— Вы как будто разочарованы, — отвечает он, разворачиваясь и шагая к двери. Негоже будет, если его застанут наедине с подвыпившей капитаном в столовой посреди ночи.
— Нет. Да, — запинается она, хмурясь, шагая плечом к плечу с ним. — Разочарована, но не тем, что война закончится. Я просто не хочу домой.
Он медленно кивает, отлично ее понимая.
— Не хочу расставаться с вами, — шепчет она, и вдруг оказывается, что она стоит очень, очень близко, и взгляд ее мечется между его глазами и его ртом, ой, зря она это. Только не здесь, только не сейчас, особенно с учетом бродящего в ее венах алкоголя.
Она — его…? Не может быть.
Воздух между ними наэлектризован, и всего-то взять да чуточку наклониться, слегка повернуть голову, и она дотянется до его губ, и…
— Невозможно всегда получать то, чего хочется, — тихо, обрывисто говорит он, словно долг перед страной и любовь к ней силой выдирают из его рта каждое слово. Он делает шаг назад, смотря на… да куда угодно, лишь бы только ненароком не взглянуть на ее губы, на ее глаза… и легонько обхватив ладонями ее плечи, чтобы помешать ей приблизиться.
И когда он наконец заставляет себя посмотреть ей в глаза, сердце в его груди разрывается от того, что он в них видит.
Слезы.
Рот ее, еще минуту назад чуть приоткрытый, сомкнут. Она тяжело сглатывает, отводит и опускает взгляд. Она отступает, она поворачивается и выбегает в дверь, и он машинально отпускает ее плечи и смотрит ей вслед.
А когда запрокидывает голову и потирает шею, то видит над своей головой проклятущую омелу, как раз там, где она едва не поцеловала его, хотя лагерь уже в полутора сотнях миль от того места, где ее повесили в первый раз. Черт бы побрал того, кто прислал к ним американцев.
========== Глава 3 ==========
Они всегда хорошо ладили. Мельбурн никогда не позволял себе ее недооценивать, а она всецело была предана делу, и за те добрые двенадцать месяцев, что ее команда ютится в его бригаде, между ними установилось такое легкое, непринужденное товарищество. Их обоих удивляет, что командование так надолго оставило их в покое, но вместе они — слаженный, эффективный механизм. Он уже сбился со счету, сколько раз ему приходилось оспаривать командное решение, борясь за то, чтобы Виктория и ее люди продолжали оставаться в его лагере.
Но на сей раз ему не победить.
Команду Виктории хотят послать в недавно освобожденную Грецию. Ситуация изменилась — союзники явно побеждают. Теперь уже недолго осталось, не годы — месяцы. Но отряды УСО, работающие в Средиземноморье, изнурены месяцами упорной борьбы, им нужны свежие силы. Идут разговоры о переназначении их в силы самообороны, что-то еще о Нормандских островах… и он никак не возьмет в толк, какого черта понадобилось снимать ее крохотную команду с германо-бельгийской границы, где они каждую неделю продвигаются вперед, занимая всё новые позиции, освобождая города и собирая невероятное количество разведданных и свидетельства, подбираясь всё ближе к Берлину. Но приказы идут сверху, и непохоже, чтобы они подлежали обжалованию. Мельбурн догадывается, кто за этим стоит.
После очередного бесполезного совещания с Леопольдом и Пилем он швыряет фуражку через весь кабинет — новый кабинет, любезно предоставленный небольшим, ныне заброшенным бельгийским городком, через который они только что прошли. Тогда-то он и понимает, как глубоко и надежно влип.
Виктория появляется в его кабинете поздно вечером, когда он уже успел опрокинуть два стакана виски, который держит для особых случаев, и тусклый свет не способен скрыть отчаяние на его лице.
— Мои люди не хотят уезжать, — тихо признается она, закончив рвать и метать по поводу некомпетентности и вмешательства своего дяди и Пиля, и вообще всех, кто пришел ей на ум, и он легко читает между строк. Я не хочу уезжать.
Он смотрит в ее огромные глаза, сверкающие на него с противоположной стороны комнаты, и видя явную муку в них, окончательно понимает, как сильно они друг к другу привязались, нарушив все правила. Какой же он идиот. Он поставил под угрозу ее карьеру, репутацию, возможно, даже самый исход войны, и из-за чего? Из-за своих чувств.
— Знаю, — только и отвечает он, резко, едко. Она смотрит на него неотрывно, с секунду, не больше, а потом разворачивается и уходит.
***
— У УСО тридцать отрядов — и два из них в Северной Африке, присматривают за Тобруком и Эль-Аламейном. Могли бы отправить один из них! Им ведь ближе — нам несколько недель отсюда добираться, через пол-Европы и два моря!
Он не спрашивает, откуда ей известно о местонахождении других отрядов УСО.
— Вас не запросили бы, если бы не считали, что ваша команда лучше всего подходит для этого задания, тем более с учетом такого расстояния.
Она сверлит его свирепым взглядом.
— Вы правда в это верите, сэр? Вы действительно считаете, что дело в военных операциях?
Мельбурн молчит.
— Это Леопольд попросил, — тихо говорит она.
— О чем попросил? — ровным голосом отзывается он, хотя прекрасно знает ответ. Слухи наверняка уже давно до него дошли, но Леопольд достаточно умен, чтобы разбираться, где пустая болтовня, а где не совсем пустая.
Видимо, разобрался и решил, что не совсем. И не то чтобы ошибся.
Виктория отвечает ему многозначительным взглядом. Он качает головой.
— Мы не знаем полной картины, сейчас столько открытых фронтов по всей Европе и в Азии. А послужной список вашей команды говорит сам за себя.
— Но мы успешно работаем здесь!
— А им нужно, чтобы вы были там!
— Вы не хотите, чтобы я осталась? — с жаром выдает она, с потаенной болью, и выбор слов ее весьма красноречив. Думать нужно не о том, хочет ли он, чтобы она осталась, или о том, что она не хочет покидать его. Думать нужно о приказах и долге, отрядах, частях, полках, структуре командования, а всё зашло так далеко, и если она будет продолжать в том же духе, у нее будут крупные неприятности. Столько лет она была образцовым оперативником — иначе не стала бы капитаном, с протекцией или без — но теперь в дело замешаны чувства, эмоции, и всё разваливается на части.
Нет, он ей не позволит. Эта чертова война скоро закончится, и он не позволит ей загубить последние месяцы ее военной карьеры только потому, что он ей нравится.
— Приказы существуют не просто так, — желчно произносит он, и лицо ее искажается от боли. Но она быстро берет себя в руки, лицо становится ровным, равнодушным, взгляд спокойным, жестким, и ему хочется протянуть руку, дотронуться, извиниться…
— Да, генерал. — Не смотря на него, Виктория проходит мимо и твердым шагом покидает его кабинет.
***
Он читает лежащую на столе телеграмму, недоуменно моргает. Ох, как же он зол на нее. Она, очевидно, переговаривалась с Лондоном и своими дядями и, вероятно, с остальными членами своего обширного влиятельного семейства. Она загубит свою карьеру, если будет продолжать так вот пытаться добиться своего.