Да, взрослых удивляет, отчего статистика смертности и заболеваемости не вызывает реакции? Разве не ужасны сообщения о том, что «стаж» наркомана редко достигает 10 лет, потому что за 5–7 лет большинство психоактивных веществ пожирает человеческий организм изнутри? А телепередачи, повествующие о страшных судьбах Вани Ё. и Тани Ж. — как не заплакать над бедными детьми, потерянными для мира? Чего стоят данные Всемирной организации здравоохранения о том, что суммарное количество больных с заболеваниями, вызванными приемом различных психоактивных веществ (за исключением курильщиков табака), составляет 500 миллионов человек, или данные Минздрава о том, что в России официальный показатель — 315 тысяч потребителей наркотиков, а неофициальный — все 3 миллиона?! Хотя все эти астрономические цифры и исповеди наркоманов по телеку только того и стоят, чтобы о них… забыть. Вспомните законы психологии отрицания: если опасность неотвратима и гибельна, о ней лучше не вспоминать.
К тому же люди, далекие от употребления психоактивных веществ, ведут себя именно как новички: удивляются и ужасаются на каждом шагу. А такое поведение не вызывает у инфантильных натур никакого уважения. Разве что насмешку, желание напугать еще больше или похвастать собственной продвинутостью. Ехидные детки любят излагать обстановку в молодежной среде, сильно сгущая краски и радостно наблюдая, как родаки зеленеют от страха.
С другой стороны, агитатора, отбарабанивающего в день по три лекции на тему «Не употребляй и будет тебе счастье!», трудно назвать новичком, который не в теме. Вроде бы все он знает, обо всем расскажет, о чем не спроси, покажет фотографии усохшего мозга героиномана и другие «Веселые картинки» нашего времени. Но его бубнеж кажется таким беспомощным на фоне окружающей обстановки: шприцы, впечатанные в линолеум школьного сортира, гуляющие по рукам кубики и чеки с наркотиком, блеклые физии тех, о ком все знают: этот употребляет и не сегодня-завтра загремит под панфары… Все это составляет микросоциальную среду, то есть привычную картину мира для огромного числа подростков. Влияние этой среды деформирует и восприятие, и систему ценностей подрастающего поколения.
Зачастую стандартные приемы профилактики наркомании расцениваются тинейджером как попытка «взять власть». Кризис взросления заставляет его поверить, что всякий взрослый норовит вернуть подросшее дитятко под семейную или учительскую опеку.
То есть поработить и обмануть, обмануть и поработить. Для чего? Для того, чтобы молодежь не могла сделать свой выбор! А иными словами, изменить свое психическое состояние с недовольного и фрустрирующего на удовлетворенное и благостное. Ведь большинству молодых людей хочется этого во много раз сильнее, чем взрослым, — в силу подростковых гормональных бурь и штормов, в норме утихающих по достижению зрелости. Это обсессивно-компульсивная природа подросткового желания заставляет сознание выдавать одну за другой всякие утешительные отмазки: все делают это, я всегда смогу бросить, надо только иметь силу воли, ситуацию можно держать под контролем… Охваченные «зависимостью от счастья», почти взрослые дети не понимают, что вскоре контролировать будут их. Не понимают, что их уже сейчас контролируют и эксплуатируют: втягивают в наркотическую зависимость, чтобы пополнить карманы наркоторговцев и ряды наркокурьеров.
Эта среда фактически изолирует свои жертвы от «неаддиктов»: наркоман быстро теряет личные и общественные связи, взамен получая новых, но весьма специфических «друзей» — поставщиков наркотика, содержателей притонов, коллег по несчастью и т. п. В нормальном мире его не понимают, не принимают и побаиваются — даже те, кто его когда-то любил. Ведь он попросту не способен быть преданным, честным, разумным — одним словом, нормальным; его не интересуют вещи, которые не касаются наркотиков — работа, семья, жизнь; а его экзистенциальные рассуждения о смысле жизни — всего лишь повод для эмоциональной вспышки, за которой последует прием очередной дозы.
На последних этапах аддиктивного процесса происходит полная изоляция личности от окружающего мира и полное погружение в зависимость, от аддикта остается только оболочка. Контакты затруднены не только на глубинно-психологическом, но и на социальном уровне, психозависимая личность утрачивает даже способность манипулировать людьми. Проще говоря, наркоману лень даже соврать, чтобы от него отвязались.
На последнем этапе аддикции общество воспринимает зависимых как социально бесперспективных и перманентно опасных существ — таким, вероятно, было бы отношение к монстру из фильма «Чужой», вздумай он навестить родственников съеденных им астронавтов.
Поскольку употребление наркотиков уже не приносит удовлетворения, состояние аддикта в целом отличается апатией и подавленностью. Прежнее, доаддиктивное «Я» разрушено, возврата к нему быть не может. Наладить эмоциональный контакт с таким человеком практически невозможно. Коррекция также недоступна. И дело, как мы говорили, не в синдроме отмены. Даже переломавшись, наркоман не в силах вписаться в общество неаддиктов.
Когда-то, вливаясь в субкультуру мира наркотиков, он, видимо, не предполагал, что отныне будет по жизни исполнять только одну роль — роль наркомана. А ведь самые неудачливые, одинокие, серые люди имеют широкие возможности для смены ролей: друг, сослуживец, родственник, одноклассник, сокурсник, сосед, зритель, потребитель… Но наркоман — для всех наркоман. Весь его опыт, все его навыки, все его системы взаимодействия с миром построены вокруг наркотика и наркотического опьянения. Возможно, рассказы о его конфликтах с законом и с другими аддиктами некоторое время воспринимаются «добропорядочными обывателями» как любопытная экзотика — но недолго. Ни наркоманы, ни алкоголики не годятся для длительного общения. Особенно те, которые давно втянулись и вышли на финишную прямую. Это, как правило, скучные люди, обитатели однообразной и тусклой вселенной.
В школе, где учился Никита, многие ребята сидели на игле. И в его классе тоже. Никита знал об этом, и относился к наркоманам с презрительным снисхождением. Считал их отстоем и слабаками. Ребята из его компании думали точно также. По крайней мере, Никите так казалось. Поэтому он очень удивился, можно даже сказать опешил, когда узнал, что двое из его приятелей, Гарик и Васька, колются. Никита даже обиделся на ребят. Ему было неприятно, что его товарищи, которых он считал за своих-за равных, переметнулись в стан придурков и лохов, так легко и безответственно пускающих свою жизнь под откос. Словно их жизнь гроша ломаного не стоила.
Но Никита не слишком расстраивался: что произошло, то произошло — уже не поправишь. Гарика и Ваську никто с позором не изгонял, просто они сами собой отвалились. «Оно и понятно, другие интересы», — брезгливо морщась, думал Никита. Зато после их отлучения оставшиеся друзья еще сильнее сплотились между собой. Никита в этом был уверен. Но вскоре вслед за Гариком и Васькой ушел и Филипп. А потом к ним присоединились Серега с Генкой. Самым большим потрясением для Никиты стала потеря лучшего друга, Пети. Никита не мог смириться с тем, что Петя тоже начал колоться. Петя смеялся, говорил, что это так., игра, а если играть с умом, то ничего плохого не случиться, тем более, что нирвана такая… Никита не один час провел в беседах с другом: он убежал, спорил, доказывал, настаивал. Но Петя в ответ только хмыкал и смотрел на Никиту с неприятной снисходительностью, как на малолетку.