Ну что ты можешь в этом понимать, Ник, ты же не пробовал. Давай не будем, а? Пошли лучше со мной.
Я не дурак.
Дурак. И трус. И ты мне надоел. Иди к своей мамочке.
Да пошел ты.
Никита считал себя волевым человеком и решил, что ни у кого на поводу ходить не будет. Даже у Петьки.
Но к одиннадцатому классу их некогда дружная компания распалась. Все бывшие никитины друзья кололись. А с оставшимися Славиком и Павлом дружба не клеилась. Каждый из них был словно сам по себе. Никита остался один. Он с тоской вспоминал вечера, которые проводил вместе с друзьями. Как же тогда было весело! Однажды под вечер он вышел из школы вместе с Петькой. Старый друг смотрел на него иронически:
Что? Будешь и дальше один как сыч куковать или со мной пойдешь? Там все наши.
А мне с вами ширяться за компанию?
Да, ладно. Ничего в этом страшного нет. И потом: «один раз…» — сам знаешь.
«Ну, только один раз, — подумал про себя Никита, — пусть все поймут, что я не трус». И пошел вслед за Петей.
В подвале заброшенной молочной кухни Никиту встретили почти радостно: «О-о-о, ка-кие лю-ди!» Там действительно были все свои. Половина ребят уже укололись и сидели, развалясь на продавленном диване, другие занимались делом — разводили состав для инъекций. Никита подумал, что это не так уж страшно, как ему казалось, немного грязно, конечно, но ничего. Вскоре дошла очередь и до него. Петька привычным движением перевязал Никите руку жгутом, выбрал подходящую вену и запустил в нее иглу.
Сколько прошло времени, Никита не помнил. Сначала его начало качать, как на море, все вокруг поплыло в замедленном темпе. Затем по телу пробежала теплая волна блаженства. И начался кайф. Никите было хорошо как никогда, он плыл на волне эйфории, пока его не накрыла сонливость. Потом к сладкой дреме стала подмешиваться болтанка, вслед за ней навалилась тошнота. Голова кружилась так, словно Никита стоял в раскачивающемся гамаке. Он потерял равновесие и упал, а когда немного отпустило, встал и побрел домой.
На следующий день Никита обдумывал вчерашнее происшествие, внимательно разглядывал себя в зеркало. Никаких следов перемен не было. «Что ж, значит, не так страшен черт, как его малюют, — хихикнул про себя Никита, радуясь безнаказанности, — а здорово я вчера оторвался». Он не собирался становиться наркоманом, но на следующий день ему страшно захотелось еще раз «поймать кайф». Никита уже забыл о тошноте, головокружении, помнил только состояние эйфории. «Надо все делать по-умному, — убеждал себя Никита, — и если держать все под контролем, то и на иглу не сядешь, как некоторые». Он бодро шагал рядом с Петькой и был стопроцентно уверен, что уж с ним-то точно ничего плохого не случиться.
Через год Никита уже крепко сидел на игле. Он плохо переносил отсутствие героина, тело начинало ныть и кости болели так, словно сотни крыс грызли их изнутри. Но стоило Никите добыть дозу и уколоться, как ему становилось хорошо до полного безразличия. Его еще с трудом хватило на то, чтобы осенью в угоду родителям поступить в институт, но зимнюю сессию он сдать не смог и вылетел из вуза. И этой же зимой его постиг страшный удар. Находясь под дозой, замерз в снегу Петя. Никита возвращался с похорон друга, его организм привычно начинал ныть, требуя дозы. Никита вдруг почувствовал, что снова боится, боится и не хочет кончить так же, как Петя. Он вспоминал похороны, несчастные лица Петиных родителей и себя с товарищами, кучку убогих наркоманов. Никите захотелось в прежнюю жизнь, он сам себе был отвратителен. В этот день Никита решил слезть с иглы.
Но это оказалось намного тяжелее, чем он даже мог себе представить. Никиту страшно ломало, словно кто-то хотел вывернуть его наизнанку, от боли в глазах стояла темень, но ни спать, ни даже потерять сознание он не мог. Никита не ел по несколько дней, его мучили рвота и понос. Когда он выл от боли несколько часов, его родители не выдержали и вызвали «Скорую». Фельдшер вколол Никите успокоительное и предложил лечь в наркодиспансер. Никита отказался. И после снотворного ломки начались по новой. Так продолжалось еще две недели, но сколько прошло времени, Никита не помнил — потом ему об этом сказали родители. Улучшение тоже начиналось постепенно, микродозами. Никита им радовался как собственным победам. Немного меньше болит — счастье. Подышал свежим воздухом у раскрытого окна и не захотел выпрыгнуть — счастье. Смог первый раз поесть и не вывернуло — тоже счастье. За это время Никита сильно похудел, стал бледным до синевы, и мама, глядя на него, начинала плакать. Выздоравливал Никита дома, подышать воздухом выходил на лоджию. Он, если честно, даже пережив ломку, боялся выходить на улицу, боялся, что сорвется.
Еще труднее оказалось возвращение к нормальной жизни. Никите этого очень хотелось, но теперь он оказался в вакууме. Прежних друзей-наркоманов он избегал, а других у него не было. Кто же захочет иметь дело с наркоманом? Никита принял решение поступить в другой институт, чтобы никто не знал о его прежней жизни. Готовиться к поступлению оказалось тяжело. Никита обнаружил, что его хорошая память, которая всегда его спасала, стала намного слабее. Ему приходилось зубрить то, что раньше он схватывал на лету. «Ничего, — думал Никита, — если перенес ломку, то и это осилю».
Никита поступил в институт, завязал новые знакомства, о прежней жизни старается не вспоминать.
К сожалению, не каждый молодой человек (а тем более подросток) способен устоять перед двойным прессингом — внутренним (когда любопытство обостряется) и внешним (когда берут на слабо). Надо сказать, 81 % наркоманов совершили свою «первую пробу» именно под влиянием любопытства плюс давление со стороны знакомых. Но многие в ходе первого опыта кайфа не получили. Так что в дальнейшем употребляли, подражая более опытным. И лишь со временем втянулись, начали ощущать удовлетворение, вошли во вкус. В этом случае можно считать, что необходимой, достаточной и поддерживающей причиной аддикции стали… компанейские отношения.
Бывает, что прессинг со стороны родных невыгодно контрастирует с теплой атмосферой «дружеского участия». Многие наркоманы описывают очередной срыв одинаково: поссорился с родителями, психанул, ушел из дома, встретился со своими, они мне дали ширнуться (покурить, нюхнуть) — и все закрутилось по-новой. Некоторые семьи отторгают наркомана как чужеродное тело: выгоняют вон и впредь стараются думать о нем, как о покойнике. В принципе, он уже покойник. Если подросток оказывается выброшен на улицу, для него нет исхода. Скоро, очень скоро он погибнет или попадет в тюрьму. Но можно ли осуждать родителей за такое поведение? Честно говоря, единого ответа не существует.
С одной стороны, на оплату очередной дозы уходит все, что есть в доме ценного: наркоман за копейки отдаст любую вещь, не задумываясь о том, как семья будет без нее обходиться. Его не остановит мысль о реальной ценности и реальной стоимости одежды, аппаратуры, машины, квартиры. Он не вспомнит о том, каким трудом эти вещи заработаны. Он не задумается о том, что это — чужое. Наркоману не свойственно думать о чьих-то интересах, даже о своих собственных. Для него существует только кратковременная, сиюминутная задача — достать дозу. Конечно, через некоторое время даже родные папа с мамой ужаснутся близкой нищете. Эта перспектива неизбежно вызывает паническую реакцию. И кажется, что избавление от «семейного демона», в которого превратился некогда любимый ребенок, — единственный выход.
С другой стороны, не так много людей способны понять или просто выслушать другого, даже если это — их собственный ребенок. Вместо нормального разговора, вместо децентрации[50], вместо налаживания личностных связей, они обрушивают на собеседника лавину советов и нотаций. Но если учесть, что личность подростка работает на негативизме как на топливе, то подобное отношение родителей не улучшает, а ухудшает ситуацию.
Протест, раздражение и, как следствие, эгоцентризм — основное оружие подростка в борьбе за свою идентичность. Иначе окружающая действительность сделает из формирующейся личности манную кашу.